Глава 42
Пятая попытка
(2000–2009)
Лиза и Юрик впервые увидели друг друга в наркологической клинике, в день его выписки. Лиза приехала за своей двоюродной сестрой Марфой, которая закончила курс лечения в один день с Юриком. Компания, второй час ожидавшая в приемной какой-то печати, запертой в столе ушедшей пообедать секретарши, состояла из Норы с Тенгизом и Юрика, с одной стороны, и, с другой стороны, Лизы, ее толстой тетки Риты, раздавленной несчастьем настолько, насколько можно раздавить стокилограммовую тушу, с крохотным ребенком, завернутым в полотенце, – трехмесячным сыном Марфы, которая ухитрилась родить, почти не заметив ни беременности, ни самих родов, – и самой Марфы, которой почти и не было, если не считать нарисованных бровей и больших коричнево-напомаженных губ. Марфа весь минувший год находилась в полном наркотическом провале и помнила только обрывчатые картинки. Марфа и Юрик были единственные из всей компании, которые между собой разговаривали. Все остальные родственники прошедших шестинедельный курс лечения осторожно молчали: они привыкли жить с позорной тайной, требующей неразглашения. Юрик и Марфа обсуждали какого-то оставшегося пока в клинике парня и даже порицали его заносчивое поведение…
Лиза, потратившая немало сил на вытаскивание с наркотического дна сестры, с интересом и симпатией наблюдала за еще одной семьей, которая тоже боролась за своего ребенка. Нора с Тенгизом выходили покурить каждые десять минут, причем мужчина перед первым выходом на улицу сделал сыну пригласительный жест.
– Нет, нет, Тенгиз, я не курю… пока… – засмеялся кудрявый наркоман. – Ну, еще дня три…
– Ну, Юрик, ты силен! – отозвалась сразу же Марфа.
– Вот если бы гитару принесли, я бы сразу снова подсел…
– Да в машине гитара твоя. Я взяла, – заметила мать.
– Ой, какая же ты, Нора…
“Может, и не родители, раз он по имени их называет”, – успела подумать Лиза. Но парень тотчас крикнул вслед уходящей женщине:
– Мам, шестиструнку, я надеюсь?
– Конечно, – кивнула она.
Нора принесла гитару, Юрик снял чехол, погладил рукой струны, они отозвались, как отзывается собака на прикосновение хозяйской руки – дружелюбно и преданно. И парень заиграл что-то давно знакомое, ласковое и веселое. Лицо его изменилось: он немного сжимал губы, глаза смотрели перед собой сосредоточенно, но явно видели то, что другим было недоступно. Голова слегка подергивалась в такт музыке.
“Как же они там просидели полтора месяца без книг, без музыки, без общения? Странное лечение. Какая-то американская массачусетская система, без таблеток, одними душеспасительными разговорами с психологами… Ну, лишь бы помогло… – подумала Лиза. – Бедная Марфа, бедный этот Юрик…”
Он показался ей очень симпатичным. И выражение лица, когда он играл…
“Счастливое лицо, да, как странно, наркоман, а именно счастливое лицо… А Марфа всегда страдает…” – подумала тогда Лиза.
Тут пришла секретарша, шлепнула печати, и обе семьи разъехались от стоянки в разные стороны, чтобы больше никогда не встречаться.
Вторую попытку соединить Юру и Лизу судьба сделала ранней осенью 2006 года. Юрик, к этому времени глубоко влезший в историю джаза и в музыкальную теорию, расположенную за гранью академической, и потерявший интерес к ансамблевой игре в качестве гитариста, освоил профессию, которая сама прыгнула ему в руки, – стал синхронным переводчиком. Его английский, непригодный для художественного перевода, идеально подходил к тому, что требовалось в кино, особенно когда надо было переводить современные американские фильмы, где действовали преступники, полицейские, футбольные болельщики и проститутки. Это был язык трущоб, и даже трущоб черных и латиноамериканцев, которым он владел в совершенстве и который не преподавали в институте иностранных языков. Естественно, его пригласили на фестиваль “Амфест”, первый российско-американский фестиваль. Переводил он по три фильма в день, работа была бешеная, но он с ней вполне справлялся.
“У меня дорожка короткая – напрямую от уха к языку”, – говорил он, имея в виду, что голова его полностью отключена и, как он выражался, “мозги не парятся”.
В перерыве между просмотрами в кинотеатре “Горизонт”, где собиралась вся московская элита, в особенности ее нечесаная часть, Юрик спустился выпить кофе, случайно оказался за одним столиком с Лизой – и не узнал ее. Но Лиза его узнала, немного поколебалась – а стоит ли напоминать? – и спросила, помнит ли он, как они вместе с Марфой выписывались из лечебницы. Чашка замерла у него в руке:
– Марфа умерла четыре года тому назад. Я был на ее похоронах.
– Да, я ее и хоронила. Она моя двоюродная сестра. Не место для знакомства, конечно. Но я вас там не видела… Не помню…
– В тот год трое из тех, кто тогда с нами лежал, умерли. Марфа, Мустафа и Егорушкин Слава. В отделении было 25 человек. Двое, насколько я знаю, соскочили, человек восемь скололись, одного убили, а про остальных ничего не слышал. В первый год все ходили на группу, потом потихоньку все побросали… В общем, все соответствует статистике. Я пошел… Мне пора.
Это была вторая попытка, и она была вполне неудачной. Эта полноватая девушка с длинными волосами и лицом, похожим на мордочку какого-то звериного детеныша – то ли на лисенка, то ли на волчонка, – напомнила ему о том, о чем он хотел забыть… Он и забыл немедленно эту встречу…
Лиза себя ругала – ну надо же быть такой идиоткой! Другой темы не нашла! Но понравился ей Юрик еще больше, чем тогда в нарколечебнице. Было в нем нечто неопределимое, чего не было в других, и совершенно отсутствовало то общее, что делало похожими друг на друга всех тридцатилетних, с которыми Лизе приходилось общаться… А что именно, надо подумать…
После смерти Марфы Лиза усыновила племянника Тимофея. Он родился с дефектами, которые в народе называют “заячья губа и волчье нёбо”. Эти дефекты совершенно не влияли на умственное развитие, но изрядно отравляли жизнь ребенку и его родственникам. Лиза много занималась мальчиком, устраивала в клиники, оплачивала пластических хирургов, очень привязалась к нему. Забрала его у тетки, которая была счастлива и Лизе только что рук не целовала. Лиза забросила журналистику и пошла работать в туристическую фирму на условиях партнерства. Дела у фирмы пошли очень хорошо – в большой степени благодаря Лизиному таланту говорить по телефону. Помимо хорошо подвешенного языка, присущей ей приветливости и общительности, у нее был удивительно приятный тембр голоса.
Словом, все шло замечательно, денег было предостаточно, она поменяла свою маленькую двухкомнатную квартиру у черта на рогах на трехкомнатную, на Миусы, в старый Московский район, в сталинский респектабельный дом, проделала Тимоше в общей сложности четыре операции, он стал хорошеньким, как Марфа в детстве, но гораздо ее умней. К шести годам серия операций закончилась. Хирурги не исключали, что еще одна косметическая операция может понадобиться, когда лицо его полностью сформируется, уже во взрослом состоянии. Тимоша был замечательный – смышленый, ласковый, с хорошим характером. Только черные азиатские волосы пришли к мальчику от неведомого отца…
