Лицо Михоэлса было некрасивым, но руки Господь Бог слепил ему редкостные – Яков глаз не мог отвести от больших гибких пальцев, обнимающих мутный стакан. Разговор был оживленным, коснулся Еврейского Антифашистского Комитета, который давно интересовал Якова. Михоэлс, видя живость и полную информированность собеседника, предложил зайти к нему побеседовать. Обменялись телефонами…
Яков был несколько смущен близко-дружеским тоном и теплотой Михоэлса, не соответствующим их шапочному и очень давнему знакомству, но он нашел объяснение этой сердечности, да и Михоэлс в более поздних разговорах подтвердил эту догадку: за пятнадцать лет, прошедших с их последней довоенной встречи, исчезло, пропало без вести, умерло от голода и погибло на фронте столько людей, что каждое давно не виденное лицо воспринималось как вернувшееся из мира мертвых…
Началось довольно тесное общение. Осецкий был интересен Михоэлсу: артист редко общался с людьми научного склада с такой обширной эрудицией и отточенной логикой. Яков, помимо того, за годы ссылок обучился искусству читать газеты, вылавливая по строению фраз, по придаточным предложениям и чуть ли не по знакам препинания подтекст, подводную часть сообщения, необъявленное намерение и подспудную тенденцию. Михоэлс это почувствовал.
Время было переходное, зыбкое, вещи ясные и понятные как-то затуманились и слегка расплылись: ЕАК сослужил большую службу родине во время войны, когда он в сорок третьем году, еще до открытия второго фронта, совершал свои турне по Америке, Канаде, Мексике, собирая деньги на вооружение Красной Армии, но теперь, после победы над фашизмом, перед Комитетом стояла новая, смутно определяемая задача – предъявлять миру произраильскую и одновременно анти-британскую политику СССР относительно создания еврейского государства в Палестине.
Михоэлс очень аккуратно высказался о более сложном положении ЕАК сегодня, чем во время войны, до открытия второго фронта. Он уже получил полунамеки, полусигналы, что деятельностью Еврейского Комитета недовольны на самых верхах. Яков отреагировал мгновенно и со свойственной ему точностью сформулировал то, что так тревожило Михоэлса: полное расхождение логики внешней и внутренней политики.
– Да, да, что-то в этом роде… – кивнул Михоэлс.
– С Европой более или менее ясно, новые границы, в сущности, уже определены. Но есть мировая географическая карта, и там тоже произойдет новый передел. Теперь главный вопрос, кому будет принадлежать Палестина после войны – арабам и стоящим за ними англичанам или евреям и стоящим за ними СССР? И удастся ли создать это еврейское государство по образцу социалистическому, а желательно, коммунистическому? Очень это непросто: с одной стороны, сионизм, как разновидность национализма, течение, как известно, буржуазное, с другой – европейское еврейство насквозь пронизано коммунистическим духом, – развивал свое соображения Яков, а Михоэлс слушал, склонив по-птичьему голову набок.
Михоэлс, получавший много писем от евреев, в особенности от бывших фронтовиков, выражающих готовность завоевывать Палестину для евреев, предполагал нечто в этом роде. Что им отвечать? Он пребывал в растерянности. То, что Израиль – не Испания, он хорошо понимал. Никаких внятных указаний от правительства он не получал.
– Советских евреев, думаю, в Палестину выпускать не будут… – предположил Яков.
“Весьма тонко понимает в этой политической математике”, – вывел Михоэлс. И вскоре предложил Якову делать для ЕАК рефераты-обзоры западной прессы по палестинскому вопросу. С оформлением трудового соглашения в качестве консультанта.
Для Якова такое соглашение означало не только дополнительный заработок, но и счастье интересного чтения, нового знания и более глубокого понимания всей этой огненной, жгучей и актуальной темы: в послевоенной Европе мыкались сотни тысяч спасшихся от уничтожения евреев, мечтающих о собственном государстве. В Палестину их не впускали. Их судьба была незначительной фишкой в игре держав-победительниц, не вполне завершивших послевоенный передел мира, его границ, культурных ценностей, нефти, зерна, воды и воздуха…
Яков согласился, но с оговоркой – одновременно с рассмотрением “текущего момента” необходимо дать представление о палестинской политической ситуации по меньшей мере со времен декларации Бальфура. Здесь важна предыстория…
Михоэлс кивнул… И тут же дал Якову только что вышедшую в Лондоне книгу английского журналиста Ричарда Вильямс-Томпсона “Палестинская проблема”.
С конспекта этой книги и начал Яков свою работу в ЕАК.
Главной сложностью работы был ограниченный, в сущности, закрытый для неспециалистов доступ к американской и английской прессе. Источники, которыми Яков поначалу пользовался, были общедоступными – газеты братских стран и коммунистические издания стран западных. При всем его умении выжимать из газет нужную информацию, полноценных источников не хватало.
Он вспоминал давние времена, когда был у него верный и частный источник западных газет – англичанка Айви Литвинова, жена бывшего наркома по иностранным делам. Знакомство их завязалось в конце двадцатых годов, когда дочка Литвиновых Таня и сын Якова Генрих учились в одном классе. Позднее Яков даже брал у Айви уроки английского языка. В те времена он часто уносил из их дома кипу газет, тогда и научился этому особому газетному языку. Но связь с Айви Вальтеровной, как и со многими другими бывшими друзьями и знакомыми, давно прервалась. Он довольно часто проходил мимо дома Правительства, где до войны жили Литвиновы, но он не был уверен, что они все еще там. Из газетных сообщений следовало, что Литвинов потерял свой пост. Значит, в опале… Но у опалы много градаций – от тихой пенсии до тихого уничтожения. Яков, конечно, не мог знать, что всей стране известный нарком, сотрудник Ленина, живет на даче и держит под подушкой пистолет, ожидая ареста… Нет, от Айви Литвиновой он уже никогда не получит английских газет… Но они были необходимы.
В Москве в то время было всего несколько мест, где можно было ознакомиться с английской и американской прессой, но все они требовали специального разрешения, то есть серьезной бумаги, обеспечивающей доступ в спецхраны. Михоэлс взялся помочь, и действительно выхлопотал – через месяц Осецкий, как консультант ЕАК, получил разрешение работать в библиотеке МИДа. Раз в неделю, по вторникам, к 9 часам утра он приходил в библиотеку, в семи минутах ходу от дому, проводил там два часа, просматривая свежие газеты недельной давности, и шел домой – пить чай и обдумывать новые сведения.
Труднее всего Якову дался первый реферат, который он представил заказчику в начале 1946 года. Нужно было найти точный язык изложения, и в результате вырабатывался некий новый научно-повествовательный жанр, смесь политического анализа, исторического исследования и эссе. Это была излюбленная трехчастная форма: настоящее, прошлое и возможные сценарии будущего.
Жизнь, корчившая гримасы, наконец улыбнулась Якову. После многолетних мытарств по провинциальным городам – Егорьевск, Унжа, Кунцево, Ульяновск, – практической работы экономиста в плановых отделах, которая не вызывала у него никакого энтузиазма, он занимался наконец научной и писательской работой. Хлопоты с московской пропиской увенчались успехом: ему удалось прописаться в Москве, у сестры Ивы, на Остоженке. Он жил в ее семье, дружил с ее мужем и двумя сыновьями. Приезжала из Ленинграда мать, нашедшая приют у сестры Раи, братья… Ссылки и война были позади, и было так хорошо, что даже верная ему всю жизнь экзема отпустила его. Единственное, что отравляло теперешнюю жизнь, – его потерянная навсегда жена, отвернувшийся от него сын, женившийся и сам уже имевший ребенка, которого Яков даже не видел.
