Юрик приходил теперь из школы минута в минуту, не отвлекаясь на жизнь котов, чьи маршруты прежде его настолько занимали, что иногда он по три часа лазал за ними по подвалам и крышам угольных сараев. Нора вела кружок рисования в Доме пионеров – единственный в тот год постоянный заработок – и два раза в неделю она не могла встречать его из школы, а Таисии не всегда удавалось поймать Юрика на выходе из школы. Прежде после занятий Нора летела домой и довольно часто не обнаруживала дома ни Юрика, ни его портфеля, и тогда она часами бродила по окрестным дворам, отлавливая сына. После обретения гитары Юрик больше не загуливал и, возвращаясь, Нора уже на лестничной клетке слышала гитарные упражнения.
Тенгиз каждый день встречался со сценаристом, обсуждая грандиозный проект, предложенный ему на Мосфильме, – экранизацию “Витязя в тигровой шкуре”. Пытались совместно писать первый вариант. Нора читала “Витязя”, пыталась найти в нем что-то свое, разобраться в этой бесконечно путаной истории отношений повелителя, его витязей и их возлюбленных, и все ей казалось орнаментальным, вычурным и витиеватым. Когда она пыталась донести это до Тенгиза, он отмахивался: это только подготовительный материал, а сценарий, который они пишут, будет сильно отличаться от этого первоисточника. И вообще – про другое!
– А ты читай, читай, мы потом будем разговаривать с тобой, когда сценарий будет готов, все равно мы свое будем делать!
Тенгиз нисколько не сомневался, что сможет добиться Нориного утверждения как художника в будущем фильме. Но она в кино никогда прежде не работала, понимала, что там своя компания и вряд ли туда впустят человека со стороны, да еще не имеющего никакого опыта, кроме театрального. Тенгиза это не смущало – оформим помрежем, в конце концов! Нора тем временем рисовала заказанные эскизы “Снежной королевы” для Ташкента, забавляясь разницей температур между зрительным залом и происходящим на сцене… Но пока жили они веселой и необычной жизнью, каждый вечер либо ходили по гостям, зачастую прихватывая с собой счастливого Юрика, либо принимали друзей у себя. Чаще других приходила Наташа Власова, ее малахольный муж Ленчик и милейший Федя, связанный с родителями сразу двумя пуповинами. Юрик вцеплялся в Федю: старший друг в таком возрасте – драгоценное достояние…
Единственное, что для Норы оставалось неизменным, – ежедневное приготовление уроков. К этому времени – шел четвертый класс – ей стало совершенно ясно, что Юрик не в состоянии справляться самостоятельно. Собственно, с Норой он тоже их делал кое-как: главная проблема была в письме. У него был чудовищный почерк. Почерка у него никакого как раз и не было. Каждый раз, когда Нора усаживала его выполнять задания, самым мучительным было именно написание упражнений по русскому языку – он писал так, как будто увидел ручку первый раз в жизни и задачей его было изобрести какое-то новое, нестандартное написание известной буквы… Начатых и недописанных тетрадок скопилась уже целая куча. Довольно редко Юрику удавалось написать третью страницу так, чтобы ее можно было предъявить учительнице, хотя первая была более или менее приличной. Учительница Галина Семеновна была в ужасе от его писанины, о чем каждый раз с неиссякаемой горячностью сообщала Норе, время от времени даже намекая, что место Юрику во вспомогательной школе. Теперь Нора получила маленький рычаг воздействия – “гитара только после уроков”. В общем, достигла не многого – он стал делать уроки быстрее, но не лучше. Может, лучше и не мог?
Тенгиз, наблюдая Норины терзания, пожимал плечами: оставь “малчика” в покое! Ты что, не видишь? Прекрасный какой мальчик!
Юрик от Тенгиза не отходил. То ли он вытащил из глубины младенческой памяти совместную поездку на Алтай, то ли сам назначил Тенгиза на роль отца, но Тенгиз отзывался на эту мальчишескую любовь всем сердцем. Юрик открыл в нем массу достоинств: на гитаре он играл, с точки зрения Юрика, замечательно, учил его новым аккордам, новым мелодиям, принес в дом такую музыку, о которой Юрик и не подозревал. И ел Тенгиз руками, ловко и артистично, как умеют только восточные люди, в его присутствии Таисия замолкала и переставала делать Юрику замечения, что он неправильно держит вилку и нож. А еще Тенгиз умел свистеть. К тому же в шахматы Юрик играл лучше, чем Тенгиз. Во всяком случае, именно играя с Тенгизом, Юрик, наконец, познал радость победы. Витя очень редко проигрывал, а Тенгиз делал это замечательно весело и легко. И всякий раз, проигрывая, радостно удивлялся. И это тоже составляло Тенгизово достоинство.
По воскресеньям, когда пристрастившаяся в последнее время к церкви Таисия уходила на службу и не удерживала его уговорами возле Нориной двери, Юрик врывался в ее комнату, залезал в постель, расталкивал и проныривал между очнувшимися ото сна Норой и Тенгизом, визжа и толкая их коленями и локтями. Юрик, столь чуткий к запахам, казалось, не ощущал смеси пота и любовных испарений, которую и сами любовники спешили поскорее смыть, но еще не успели, и Нора поначалу пыталась отвадить сына от этой воскресной привычки, хотела даже замок или хотя бы крючок на дверь навесить, но Тенгиз нисколько не смущался, прижимал мальчишку к груди, громко дул ему в пузо, а тот хохотал… Игра, конечно, была младенческая, но, видимо, Юрик в какие-то детские игры не доиграл.
Больше двадцати лет длился этот пунктирный роман Норы и Тенгиза, но никогда они не оставались вдвоем, всегда присутствовал между ними третий – тот спектакль, который они вместе делали. На этот раз никакой работы не было, одни только неопределенные планы, но теперь третьим между ними оказался Юрик. Это была настоящая семейная жизнь, новая расстановка сил, при которой довольно часто, при решении всяких мелких забот, Тенгиз с Юриком выступали против Норы. Это были чепуховые проблемы – картошка или макароны на ужин, куда идем в воскресенье, что подарим Таисии на день рождения. Но это была жизнь втроем, славная семейная жизнь, и она для каждого была в новинку и всем троим очень нравилась.
Незадолго до Нового Года в гости пришел Генрих. Он уже познакомился с Тенгизом, тот ему очень понравился, и Генрих явно хотел понравиться Тенгизу, с первой же минуты знакомства травил анекдоты, хохотал, шлепал Тенгиза по плечу. Долго сидел и уходить ему было неохота. На этот раз он был удручен как никогда. С порога рассказал, что с ним приключилась какая-то неведомая болезнь Желино́, она же нарколепсия: он стал засыпать внезапно – то посреди беседы, то на собрании, то за рулем. Дважды он чуть не разбился и теперь пришел к решению расстаться со своей любимой игрушкой, с синей “пятерочкой”, блестящей, вылизанной снаружи и изнутри, подружкой “Валечкой”. Была у него такая привычка давать имена своим автомобилям – предыдущая звалась “Марусей”. Генрих даже представил график своих засыпаний – от первого случая, полтора года тому назад, когда он заснул на заседании Ученого Совета, на докладе своего аспиранта… И так вплоть до последнего опаснейшего случая по дороге на Иришину дачу, с ее дочкой и внуком на заднем сиденье… Хорошо, в кювет съехал, а не на встречную полосу… Словом, в этот раз он не шутил и не веселился, вид у него был горестный, убитый, Нора его искренне пожалела.
“Мальчик, мальчик, совсем как Юрик”, – подумала она. Но тут Генрих вдруг сказал – мал Юрик, а то бы я машину не продавал, а ему бы отдал. Юрик, который безучастно ел жареную картошку, вытягивая из тарелки нарезанные Таисией самые длинные соломины, встрепенулся и, не отвлекаясь от любимого лакомства, сказал в пространство: “А ты Норе машину отдай, она будет меня возить…”
