– Это мысль! – взбодрился неожиданно Генрих. – Я сам научу тебя водить! Я по своей методике тебя научу, за две недели будешь водить как профессиональный шофер! Ты понимаешь, все эти инструкторы учат водить неправильно, как будто они учат чтению, по буквам, по слогам! А водить – это как плавание, гораздо ближе к плаванию. Движение надо поймать! Поймаешь это движение машины, ну, себя в машине, и ты уже водитель! Нора, что ты молчишь? Что скажешь? Ты водить-то хочешь?
Генрих, такой поначалу мрачный, вдруг рассиялся.
“Какой он все же добрый”, – подумала Нора. Она редко про отца хорошо думала, а тут обрадовалась за него.
Добрый, добрый! Напоказ немного, это ясно, Тенгизу и Юрику хочет понравиться! И вообще он всем хочет нравиться… Но добрый же!
– Хочу, конечно! Всегда хотела! Ну, пап, ты сам смотри! Не жалко?
Тенгиз налил Генриху вина. Выпили за новую автомобильную жизнь Норы. Она прежде и не думала ни о каком автомобиле, но после слов Генриха вдруг поняла, что она очень, очень хочет хлопнуть дверцей и, поддав газу, сорваться с места. И рулить, рулить!
В ближайшее воскресенье Генрих заехал за Норой и действительно быстро научил ее водить. Быстрее, чем это делают на водительских курсах.
Через два месяца Нора получила права, сдав экзамен с первого раза. Генрих оформил на Нору дарственную, и она стала водителем. Оказалось очень кстати.
К весне “Витязь в тигровой шкуре” отдал концы: Тенгиз разругался со сценаристом, о запуске фильма с начала будущего года и речи быть не могло, что-то надо было менять, то ли режиссера, то ли сценариста. И киностудия решила поменять режиссера. Пригласили другого, тоже грузина, московского, но, как выяснилось впоследствии, опять не заладилось. Потом остановили финансирование и фильм так никогда и не был снят.
Пока оба они – Тенгиз и Нора – переживали свои неудачи, совершенно неожиданно закончились все деньги – и Тенгизов невозвратный аванс, и Норины мелкие запасы. Для начала Нора, ничего не говоря Тенгизу, одолжила двести рублей у Туси, на всю жизнь оставшейся в статусе старшей подруги. К Амалии обращаться не хотела, хотя щенячий бизнес шел прекрасно и “собачьи” деньги у них не переводились, но Амалия стала бы горевать, жалеть Нору и Юрика, плакать о неправильной Нориной жизни. Таисия, понимая сложности текущего момента, не то что оговоренной зарплаты не брала, а свою пенсию спускала на продукты и подумывала, не выйти ли на полставки в поликлинику.
Тенгиз день ото дня мрачнел. Он с юных лет зарабатывал на семью, кем только не работал в студеческие годы… Но он забыл, забыл за эти полгода рядом с Норой, что отвечает за дом мужчина. Жил-то он в Норином доме как гость, приносил в дом то дорогую еду-питье, то что-нибудь прекрасно-ненужное, но не задумывался о повседневной рутине. Тенгиз уже подумывал о капитуляции. В Тбилиси. И не только от унизительного безденежья, но и от страха… Страха потерять достоинство. Нора понимала это.
Поздно вечером они возвращались с московской окраины, из гостей, и на пустынной улице нового микрорайона Беляево-Богородское проголосовал прилично одетый пожилой мужчина с портфелем. Попросил отвезти его на Разгуляй. Нора уже открыла рот сказать, что им не по пути, но вмешался Тенгиз, велел ей пересесть на место пассажира, а сам сел за руль. Пассажира посадил на заднее сиденье. Доехали молча до Разгуляя. Тенгиз взял протянутую ему пятерку. Пассажир вышел.
– Напиши мне доверенность, Нора. Я в молодые годы на дядькиной машине ночами калымил. Буду теперь по ночам деньги зарабатывать, да? Пока работа не придет…
Ночью, когда Зинаидина ладья доплыла до твердого берега, Тенгиз спросил у Норы – “Кто я тебе? Кто ты мне, Нора?”
– Тебе обязательно нужна формулировка? – она еще наслаждалась минутой, полной блаженной пустоты.
– Да. Скажи.
Нора подумала и ответила: как это ни стыдно признать, я готова быть тем, чего хочешь ты – художником-постановщиком, любовницей, подругой, обслуживающим персоналом, кажется, половой тряпкой. И во обще ты – лучшая и большая часть жизни.
– Это ужасно. Я не смогу это оплатить. Меня не хватит.
– Пока хватает, – пробормотала Нора. – Молчи, молчи.
Ей было страшно, что она спугнет это обрушившееся на нее счастье. И чем было лучше, тем страшнее.
Назавтра Тенгиз притащил пластинку, которая изменила Юрику жизнь. Тенгиз позвал его и включил проигрыватель в гостиной. Это был сингл группы “Битлз” “I want to hold Your Hand”. В те годы песни группы “Битлз” еще владели миром, и хотя слава их уже пошла на убыль, но Юрик-то слышал эту музыку первый раз. Он сидел, покачивая головой и плечами, как еврей во время молитвы, – глаза в одну точку, пальцы крепко сцеплены. Потом Тенгиз заметил, что и ногами он притоптывает в ритм. Тенгиз что-то сказал, но Юрик не услышал. Дослушал диск до конца:
– Тенгиз, что это было?
– Группа “The Beatles”. Ты что, битлов не знаешь?
Юрик покачал головой и снова поставил пластинку. Оторвать его было невозможно до вечера, а когда Нора отобрала пластинку, Юрик попросил, чтобы Тенгиз купил еще этих музыкантов.
– Проще записи достать, их целое море. Знаешь, группы давно уже нет – Джона Леннона убили четыре года тому назад…
– Как – убили? Как? Да не может быть! – взвыл Юрик.
– Но группа распалась не из-за его смерти. Еще раньше.
Юрик заплакал.
– Ну что ты так расстраиваешься? Ты же сегодня утром и не знал, что он был на свете, Джон Леннон этот.
– Как? Его убили? Я не знал, что его убили! А барабанщика? Барабанщика тоже убили?
– Не надо его так уж сильно жалеть, – утешал Тенгиз. – Он столько успел, дай бог каждому… А барабанщик – ударник называется – Ринго Старр, жив-здоров, с другими музыкантами играет.
– Как – с другими? Вот сволочь!
– Ты не волнуйся, он был не самый лучший ударник, на студийные записи другого приглашали…
Юрик ударил кулаком по столу, так что проигрыватель слегка подпрыгнул, и с ревом убежал к себе в комнату. Он пережил в этот день почти одновременно любовь и смертельную потерю. Нора, которая застала лишь вторую половину этой довольно длинной сцены, не понимала, что случилось. Юрик закрылся в своей комнате. Тенгиз тоже никак не мог взять в толк, что произошло с ребенком, чего тот так распсиховался.
Зато у Юрика в душе был полная ясность: убили Джона Леннона, это ужасное несчастье, потому что теперь никто больше не напишет эту музыку, которая нужна была ему с первой секунды, как он ее услышал и, ясное дело, на всю жизнь. Но никто, никто этого не понял. Даже Тенгиз!
Глава 22
Из сундучка. Письма с Урала и на Урал
(октябрь 1912 – май 1913)
ЗЛАТОУСТ – КИЕВ
Киев, Кузнечная, 23
ЯКОВ – РОДИТЕЛЯМ
31 октября 1912
