После похорон не разошлись, пошли в закрытый для посторонних посетителей клуб в Челси, выпивали и играли – великие и кое-какие. Желчный и едкий Мики, любитель этномузыки, был бы доволен: играли родные ему пуэрториканцы со своими деревянными брусочками, отбивавшими скелет композиции, пожилой индус выделывал на ситаре космические трели, смуглый горбун, скорее всего инопланетянин, выдувал психоделические звуки из сложного духового инструмента, напоминавшего связку разных дудок и дудочек. Играл и Юрик – впервые свою композицию, с которой возился весь последний год. Памяти Мики.
Именно от него, легко живущего и тяжело умирающего, умного, своевольного и скандального, Юрик впитал, вдохнул осознание того, что в высшем смысле в музыке нет авторства, а есть только умение читать из Божественной книги и перекладывать некий мировой звук, не нуждающийся в нотах, на язык жалких музыкальных инструментов и нот, придуманных для удобства передачи великих сообщений, никаким иным языком не передаваемых… И Юрикову композицию слушали в тот вечер лучшие уши и лучшие души этого музыкального пространства. Услышали.
С этого дня Юрикова траектория еще раз поменялась. Он получил несколько заманчивых предложений и выбрал наиболее для него интересное и наименее перспективное с точки зрения экономической – почти безвестную команду, исполняющую фанковые хиты семидесятых годов.
Они репетировали на 125-й улице, на окраине черного гетто, где из одного выхода метро изливался поток студентов Колумбийского университета, а из другого шла темнокожая толпа в места, куда белые не заглядывали… Это было черное гетто, и демаркационная линия в этом районе проходила очень жестко.
Юрик ненавидел расизм, презирал белых расистов, но возле метро Юрика и второго гитариста, японца по прозвищу “Сузуки”, встречал Эйб Картер – в этом районе расизм показывал свою изнаночную сторону, черную… Эйб, великолепный басист, вел их в глубину жутковатого квартала, где в разбитой квартире с заколоченными окнами и следами давнего пожара их ждали вокалист Чуче и ударник Пит. После репетиции Эйб провожал партнеров к метро: как бы местные ребята не напали…
Репетировали три месяца, почти ежедневно, возникала настоящая складная программа, а не разрозненные номера. Юрик просто взлетал от восторга и чувствовал себя как спортсмен перед решающим матчем.
Накануне уже объявленного концерта в большой уличной драке убили вокалиста. Это было как крушение самолета при взлете. В этой же разрушенной квартире, неделю из нее не выходя, прощались с Чуче: пили, курили, кололись, играли… Юрику было очень страшно – сначала Мики, теперь вот Чуче. Смерть присутствовала рядом с ним, как будто желая познакомиться. У этих ребят наркотики были другие, покрепче и погрубее. На восьмой день после похорон, когда дни и ночи в заброшенной квартире совсем слились в один пестро-темный поток, Юрик очнулся, испугался, схватил свою гитару и поехал на Лонг-Айленд – спасаться.
Его не ждали. Марта почти смирилась с тем, что мальчик отбился от рук, но, по американским понятиям, он был взрослым. Приезд его был некстати: у них уже жил другой гость – приехавший из Израиля Гриша занял Юрикову комнату. Юрик рухнул на кожаный диван в гостиной, даже не приняв душа, и проспал почти сутки. Перед тем, как уснуть, он успел сказать Марте, что у него убили друга.
– Травма, еще одна травма, – сказала Вите Марта, помнившая прошлогоднюю историю с Мики.
Витя рассеянно согласился: да, да, травма…
Гриша, бывший толстяк, исхудавший за последнее десятилетие до юношеской стройности, отец шестерых разновозрастных детей, заметил: травмы – это выдумки самой безнадежной науки, психологии. Все есть биохимия и жизненный опыт.
Марта, работавшая много лет в администрации университета, но по прежней профессии психолог, удивилась: почему безнадежной?
У Гриши к этому времени были ответы на все вопросы:
– Потому что такой науки вообще нет! И не бывало! Это аберрация сознания, а не наука. Есть жесткие структуры, очевидная, не вполне еще разработанная биохимия и запрограммированное в соответствии с этим поведение. При чем тут травмы? – и ворчливо закончил: – Помешались на Фрейде! Какая-то всемирная мистификация… Химия жизни, вот что есть…
Юрик лежал ничком. Усталые волосы, года два не стриженные, тяжело покрывали диванную подушку. Его сброшенная одежда воняла. Марта понесла ее в стирку. Перед тем, как сунуть в стиральную машину, вывернула карманы. В кармане куртки лежали два шприца. Марта ужаснулась.
В гостиной вторые сутки, с небольшими перерывами, продолжался разговор Гриши и Вити. Они не виделись три года, изредка переписывались, и теперь Гриша вываливал ему на голову немыслимую белиберду, в которой Витя никак не мог уловить ни логики, ни смысла… Гриша сыграл слишком большую роль в его жизни, чтобы просто отмахнуться. Именно благодаря Грише Витя от абстрактных пространств и множеств развернулся к задачам более конкретным, и это ему нравилось. Теперь же Гриша разглагольствовал о вещах отвлеченных и совершенно выходящих за пределы того, что Витя считал наукой.
– Витася! Одна наука! Только одна наука есть в мире! Надо выбросить все старое и оставить только три дисциплины – математику, биологию и физику. Этой новой науки имя биоматика!
Витя сонно смотрел на взволнованного Гришку: какая еще биоматика? С чего это он решил выбросить все науки?
– Наш мир создан Богом по единому плану! Первые страницы Торы дают современное научное описание происхождения Вселенной, Земли, растений, животных и человека. Творец продиктовал не только Тору. Вся жизнь универсума, нашей планеты есть разворачивание грандиозного текста! А мы лишь пытаемся его расшифровать и прочитать. И единственное назначение человека – именно в прочтении этого послания!
– Гриш, но это такие общие заявления. Они же ничего не меняют в человеческой деятельности. Они не содержат никакого открытия. В чем суть? – пытался отрезвить Витя разошедшегося друга.
Гриша – о чем Витя не мог знать – на этом самом месте уже успел получить немало тумаков от научной братии. Он приехал получить от друга поддержку, может, завербовать в сторонники. К этому времени Витя был главным авторитетом по моделированию клетки. В Гришином построении Текст и Живой Компьютер были двумя новыми скрижалями…
Гриша вздохнул: толпа, как известно, пророков не слушает, все пытается либо высмеять, либо камнями побить. Именно в Израиле! Особенно в Израиле! В последние годы он потратил столько сил, чтобы пробиться к Тексту, который казался ему главным в мире, к Торе, и пришел в убеждению, что она есть всего лишь дайджест, комментарий и ссылка на более важный Текст… Но понимания Гриша не встретил ни среди ученых собратьев, ни среди его религиозных учителей. Один только безумный каббалист из Цфата, глава несуществующей школы, приветствовал Гришины идеи. В Вите, ни в коей мере не включенном в поток современной научной фантастики, Гриша ожидал встретить понимание. Однако встретил только недоумение. Но не терял надежды.
– Фишка, Витася, в том, что главный алфавит, на котором написан текст, был открыт только в 1953 году – это четырехбуквенный код ДНК. И даже сами его открыватели, Уотсон и Крик, не поняли, что они дали возможность чтения Божественного Текста! Дали самый убедительный аргумент в пользу существования Творца! – Гриша раскраснелся, поднимал тощие руки, как уличный проповедник, и отрывисто восклицал: – Убедительный аргумент! Абсолютный! И не поняли!
