— Мне бы твою уверенность, — хмуро буркнул Евдокимов, прекратив, впрочем, нервничать.
Однако в этот день атаки не было, несмотря на все опасения генерала. Оказалось, что маньчжуры сами устали от спешного и довольно изнуряющего перехода, да еще смогли подтянуть основные силы к полю предстоящей битвы лишь к вечеру. А нападать на незнакомого противника в сумерках довольно глупая затея, не говоря о том, что людям, как и лошадям требовалось отдохнуть перед битвой.
Впрочем, это обстоятельство, совершенно очевидное как для командующего дивизией генерала Евдокимова, так и для царского комиссара — графа Меньшикова, не мешало Афанасию Петровичу всю ночь провести как на иголках, просыпаясь от малейшего шороха. Ведь он впервые командовал столь значительными войсками. Фактически — главной ударной силой кампании. А потому, от его действий зависел исход войны. Есть от чего подергаться, особенно, понимая то, как Петр относится к некомпетентным людям….
Маньчжуры атаковали с первыми лучами солнца. Ведь их позиции располагались на востоке, а у русских — на западе. Поэтому яркое весеннее солнце должно было слепить их противников, позволив кавалерии подойти вплотную. Но не тут‑то было.
Ведь Петр, вводя минометы и винтовки под унитарный патрон, ввел и тактику боя под них. Поэтому войска разместились не тонким и широким фронтом, растянутым практически в жидкую линию, а цепочкой огневых точек. Которые, во — первых, прикрывали друг друга, а во — вторых, были немного укреплены спешно возведенными жиденькими редутами.
Маньчжуры никогда еще не сталкивались с таким построением войск, поэтому не придумали ничего умнее, чем атаковать в лоб всей массой, надеясь раздавить противника. Ведь эти полевые укрепления были совершенно ничтожной высоты — метр — полтора, ибо ничего серьезнее русские просто не успели возвести. А значит их легко должны были преодолевать лошади в прыжке.
И кавалерия Цин атаковала. Храбро. Лихо. Энергично.
Но плотный огонь из карабинов, картечниц и минометов привел к тому, что маньчжурские войска вместо штурма этих опорных пунктов оказались в проходах. Широких таких, метров по пятьсот — шестьсот. Однако спасения этот шаг не принес кавалерии, а напротив — поставил ее в два — три, а местами и четыре огня. Что незамедлительно породило давку. Ведь пули и осколки разили без разбора: и всадников, и лошадей. А давка, в свою очередь, облегчала огневое воздействие, значительно увеличивая его эффект.
В принципе, давка и давка. Тридцать тысяч не так просто перебить. Однако маньчжурам потребовалось время, чтобы отступить. Все‑таки кавалерийская масса более инерционна, нежели пехота. Особенно в таких условиях. Пятнадцать минут шел непрерывный шквал огня из минометов, картечниц и карабинов, а местами и револьверов по тем противникам, кто подобрался слишком близко. Лишь после этого началось спешное отступление, которое лучше всего описать как безумное, паническое бегство. Маньчжуры спасались кто пешком, кто верхом на предельно возможной скорости. И ежели что им мешало, то бросали не задумываясь.
Перестрелка затихала. Изредка потрескивали выстрелы карабинов, добивая раненых, все еще копошившихся в проходах. Ухали уже только тяжелые дивизионные минометы, посылая тяжелые, семикилограммовые гранаты вдогонку противнику…. А генерал Евдокимов с грустью и разочарованием смотрел на дело рук своих — кровавую кашу. Всюду куски тел. Вон нога лошади. Рядом голова всадника. Еще чуть дальше кисть и несколько кусков кожи, буквально вырванной с фрагментами мяса, кишки, растянутые длинной извилистой змеей сизого цвета, расплескавшиеся мозги и кровь, кровь, кровь…. В общем — обычная такая картина боя.
— Доложить о потерях, — тихо буркнул генерал начальнику штаба дивизии, очнувшись от созерцания. — Выслать разъезды егерей в дозоры.
— Есть, — козырнул полковник Семенов и развил бурную деятельность, начав дирижировать ротой управления.
— Ну что, Афанасий Петрович, — улыбнулся Меньшиков, после того, как начальник штаба занялся делом, — поздравляю. Это наша первая победа в этой войне. Ваша победа.
— Победа? — Удивился Евдокимов. — Бойня!
— А что вы хотели? — Пожал плечами Александр Данилович. — Государь ценит своих людей. Лучше так, чем там все лежали вперемежку. Или вам для успокоения совести не хватает несколько тысяч убитых подчиненных?
— Я не об этом…
— А о чем же? Просветите меня.
— Как‑то все это выглядит нечестно… не справедливо.
— Ох…. Афанасий Петрович. Кто же вам такую глупость вбил в голову? Честные и справедливые сражения бывают только в театрах, в эпических спектаклях о прошлом. В реальной жизни, генерал, который не заботится о хотя бы локальном нарушении равновесия в свою пользу на войне, должен быть отрешен от должности и предан суду военного трибунала. На войне, Афанасий Петрович, нет ни правых, ни виноватых, ни честных, ни бесчестных. На войне есть только проигравшие и победители. И задача генерала в том, чтобы победителями стали его подчиненные, а проигравшими — противника. Да и вообще, как нередко говорит Петр Алексеевич, весь смысл военного искусства состоит в том, чтобы нарушить равновесие в свою пользу. Оказаться здесь и сейчас лучше противника. Лучше обучить и вооружить своих солдат, чтобы бой перестал быть честным и справедливым. Ведь в результате нам нужна не честь на блюдечке, а победа. Иначе и войну начинать нет смысла.
— Я понимаю, — покачал головой Евдокимов. — Но это звучит все просто ужасно. А если нас так?
— Значит мы были недостаточно хороши. Перестали учиться и развиваться. Застряли в прошлом. Потеряли чувство реальности. И тогда поделом нам будет. Ибо иначе уроков на войне не преподают. Опять же, как говорит наш Государь. А вообще, Афанасий Петрович, выбросьте все эти глупости из головы. Честь, благородство. Понимаю, что начитались куртуазной и сентиментальной литературы, но это все бред. А! — Махнул Меньшиков рукой. — Была бы моя воля — так и вообще старался избегать непосредственных драк.
— И как же тогда воевать? — С некоторым недоумением, поинтересовался генерал.
— Ну…. Совсем, к сожалению, схватки избежать не удастся. Это очевидно. Но ее всегда нужно стремиться сводить к минимуму. Закидывая противника гранатами и поливая пулями. Если можно — минами подрывать, травить, хитрить и так далее. То есть, максимально реализуя свое преимущество в развитии. В конце концов — историю пишут победители и только победители. Евдокимов не ответил.
Умом он понимал, что граф прав. Но сердце его противилось такому подходу. Ведь эти воины, которых они побили в проходах были храбры и отважны. И сердце его не могло принять тот факт, что на войне трезвый ум и холодный расчет, о которых уже не первый раз говорит Александр Данилович, да и сам Государь, намного важнее личной храбрости и лихости.
Для Меньшикова эти терзания генерала были давно и хорошо известны. Так что он лишь усмехнулся, глядя на угрюмое выражение лица своего подчиненного. Не зря, ой не зря Петр Алексеевич не отправил Евдокимова воевать одного, без присмотра. Как чувствовал, что старые привычки, въевшиеся в юности на старой службе, его никак отпустить не могут. Умный, толковый… а поди ж ты — время от времени вылезает романтика и дурость, пристойная лишь мальчишке….
