Илья шел в первой цепи, в составе подразделения военной разведки. Вместе с ним погибли еще трое бойцов. Его тело пытался вытащить из-под огня его командир с позывным «Кот». Он рассказал, что на теле Гурьева не было видимых повреждений, но лицо было сизое, что, по-видимому, свидетельствует о поражении внутренних органов от последствий, возможно, вакуумных снарядов, что ли, кумулятивных.
«Коту» пришлось оставить тело Ильи, поскольку огонь противника не позволял вынести тело с поля боя. Сам «Кот» погиб через два дня.
Однако у этой истории нашего парня есть продолжение. «Укры», как зовут в Донбассе киевских карателей, каким-то образом завладели паспортом Ильи Гурьева. Возможно, он хранился отдельно, где-то в рюкзаке, и не попал под огонь. Этот паспорт показали в конце августа по киевскому телевидению, утверждая, что это паспорт одного из российских военнослужащих, танкиста из Тольятти, сгоревшего в танке.
Мы тогда опровергли их ложь, сообщив, что Илья был добровольцем, и военной специальности не имел, и в российской армии никогда не служил.
Некоторое время наш Илья числился среди без вести пропавших, потому что тело его оставалось на территории, все еще занятой врагом. Когда Хрящеватый освободили, то отыскали останки нашего товарища с большим трудом. Именно останки, потому что к этому времени были именно останки: «часть грудной клетки», нога в кроссовке, еще какие-то части, как сообщил мне военный доктор, занимающийся опознанием тела. По всей вероятности, чтобы сообщить правдоподобие их рассказу о российском танкисте, киевские садисты сожгли несколько тел добровольцев.
Я побывал на месте, где погиб Илья, 19 декабря 2014-го. Почему-то этим местом считается площадка у разбитого танка, принадлежащего ополченцам. Одна гусеница сорвана, обшивка пробита, танк вскрыт, как консервная банка. На танке лежат цветы, красные и белые гвоздики. На другой стороне дороги — шесть или семь туш украинских танков в еще худшем состоянии.
Ну что, я постоял, сняв шапку, на том месте. Цветов у меня не было. Не припас.
Я, конечно же, видел Илью на бесчисленных судебных заседаниях в Никулинском суде, где проходил процесс над тридцатью девятью нацболами в 2005 году. Тверской суд не мог вместить такое количество подсудимых, потому процесс перенесли в Никулинский, новенький, на окраине Москвы. В тюрьме он сидел с Лешей Колуновым и Денисом Кумировым.
Как только они узнали о гибели Ильи, Денис поехал в Тольятти, взяв на себя сверхтяжелую миссию сообщить о смерти жене Светлане, а Леша поехал в Луганск, чтобы забрать тело. Как я объяснил, с телом оказалось все непросто.
После Гурьева остались две крошки-девочки: 4,5 года и 2 года, жена Светлана.
Чем можем, мы, его товарищи, помогаем семье. Может быть, и российское государство сподобится и будет помогать теперь, когда есть, наконец, справка о смерти.
Выросший в нацболах, говорят, он пришел к нам совсем пацаном в 2002-м, я в это время был в тюрьме, Илья исповедовал определенные политические верования, основное верование: «Россия — все, остальное — ничто».
Вот, защищая русскую территорию и русское население Донбасса, он и пал смертью храбрых.
А какая, вы думаете, смерть храбрых? Такая вот, как у Ильи, она и есть.
Тем страшным умникам, которые разнылись после его смерти, дескать «зачем и кому это нужно, вот был бы жив…», предлагаю подождать. Когда вы будете угасать парализованными беспомощными стариками, все в дерьме, вспомните в больничной палате смерть нацбола Ильи Гурьева у шоссейной дороги вблизи хутора Хрящеватый, в 27 лет, с оружием в руках, и сравните со своей.
Тогда вы и поймете свое убожество.
ДЕПУТАТЫ
Умерший от апатии
1992 год, начало марта, ночь. Я допущен до самой тайны тайн, до заговора. Я сижу в гостинице «Москва», вначале мы собрались в номере Сажи Умалатовой, потом перешли в номер депутата Когана. Обсуждаются планы на 17 марта, на этот день назначен Чрезвычайный съезд депутатов Верховного Совета СССР, только что распущенного в декабре 1991-го Ельциным, провозглашение генерала Альберта Макашова диктатором (другого более скромного и более русского слова так и не нашли), назначение параллельного правительства.
В номере сидят и ходят: Сажи Умалатова, депутат Вавил Носов, Виктор Анпилов, Альберт Макашов, депутат Коган, депутат Виктор Алкснис. Виктор Илюхин, не депутат, бывший прокурор.
Вот на нем и остановимся.
В той обстановке революционного штаба он выглядел самым спокойным.
Представился мне. Почему они так близко подпустили меня к себе, патриоты, готовившие переворот, на который так и не решились? Подпустили с полным доверием. Моих книг они не читали. Но читали мои яростные статьи. Дело в том, что с осени 1990 года я вначале в «Известиях», а потом в «Советской России» и в «Дне» тигром и волком безжалостно и с большой эрудицией рвал на части либеральные авторитеты страны, всех этих Шмелевых, офтальмологов Федоровых и других дубин стоеросовых, особенно тех, кто рисковал высказываться о Западе. И кто плел российскому читателю свои квелые сказки Шахерезады. Такие мои статьи, как «Размышления у пушки», «Больна была вся Европа» (о том, что Европа была уже в 30-е годы наполовину состоящей из фашистских и полуфашистских режимов, о том, что в Польше и в Австрии до аншлюса, и в Венгрии, и в Румынии, и в государствах Прибалтики у власти были национал-социалистические режимы), пользовались огромной популярностью в те годы. Русским патриотам не хватало аргументации, аргументация против либерализма у них была устаревшая, они защищались где православием, где Лениным и цитатами из него, где даже антисемитизмом. Они были беспомощны в современности. К тому же наши позиции совпали, я ненавидел тех, кого ненавидели они.
Илюхин задавал мне вопросы, а потом рассказал об уголовном деле против Горбачева. Я смутно слышал об этой истории. Я сам неоднократно заявлял, что Горбачева следует арестовать, еще в 1989 году, в мой первый приезд, я предлагал коммунистам арестовать его на предстоящем пленуме ЦК КПСС.
Оказывается, Илюхин, советник юстиции 2-го ранга и бывший замначальника Главного следственного управления СССР, еще в ноябре 1991 года возбудил против Горбачева уголовное дело по статье 64-й УК РСФСР («Измена Родине»), Илюхин обвинил Горбачева в том, что тот подписал в сентябре 1991-го постановление о признании независимости Литвы, Латвии и Эстонии.
Я слушал Илюхина, а в голове стучало: «Но он же мент, прокурор, он же мент, прокурор…»
Впрочем, видя, что присутствующие обращаются с ним уважительно, я успокоился.
На следующий день, 17 марта, состоялся Чрезвычайный съезд уже распущенного Верховного Совета СССР. Он вынужденно состоялся в подмосковном городке Вороново, в местном Доме культуры. Тогда еще можно было все спасти. На съезд приехали, точную цифру не помню, но свыше трех сотен бывших депутатов. Верховный Совет СССР насчитывал до роспуска две тысячи депутатов. Когда в декабре их самораспустили, то на две тысячи нашлось всего лишь восемь депутатов, проголосовавших против самороспуска. Всех не помню, но поражает то обстоятельство, что из восьми большинство не были русскими: всех восьмерых не помню, но вот некоторые депутаты: Алкснис, Авалиани, Коган, Умалатова и один полковник с Украины с фамилией, оканчивающейся на «о» (вместе с Алкнисом их называли тогда «черными полковниками»).
