Гость сделал еще одно эффектное движение рукой – и поймал в
ладонь выпавшую из рукава куртки пачку денег в пластиковой банковской упаковке.
– Здесь пять тысяч долларов. Это аванс. По окончании работы
ты получишь еще столько же. Разумеется, если будешь мне помогать, а также
оставишь дурацкие попытки то и дело чесать под мышкой. Овчинка выделки не
стоит, поверь! Сейчас тебе выгодно сотрудничать со мной. Как говорится на
вильной Вкраине, голодранцы усих краин, в едину купку – геть! Что в переводе на
нормальный человеческий язык означает: пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Он с наслаждением поймал взглядом судорогу, пробежавшую по
лицу хохла-убийцы.
– Получишь деньги, документы – и ты вольная птица. А я уйду,
откуда пришел, и наши пути никогда больше не пересекутся. Как, согласен
работать на таких условиях?
Сыч окинул его медленным взглядом своих влажных воловьих
очей. Он увидел высокого худощавого человека, который стоял, сунув руки в
карманы, чуть склонив к плечу непокрытую голову, и холодновато улыбался. Во
всем его облике было спокойствие – непоколебимое спокойствие бесстрашия. Находясь
наедине с убийцей, он был абсолютно бесстрашен, словно за его спиной стояла
такая сила, рядом с которой даже мстительные казаки из «Вольницы» – просто
мальчишки.
Сыч покосился на пачку в пластиковой упаковке. Да, он знал
имя этой силы. Она зовется – Деньги. И ей в самом деле бесполезно
противостоять.
– Годится, – сказал он. – Чого треба сробить? То есть это…
чего делать-то?
* * *
Загадочной гулявицей оказалась самая обыкновенная голубка.
Дома Александра прочла про нее в словаре и пожала плечами: а печь тут при чем?
Сказано же было – «бежишь, как гулявица по печи». Придется, видимо, спросить
самого Филатова. Нынче после обеда у нее опять с десяток вызовов в Высокове, не
миновать встречи с ехидным стариком.
Обход вызовов Александра решила начать с десятого дома. Это
был единственный, причем огромный многоэтажный дом на ее участке, все остальное
– частный сектор. Из его окон открывался поразительно красивый вид на все
холмистое Высоково с его живописными склонами и церковью на горушке, поэтому
неудивительно, что в этом доме жили и никуда не собирались переезжать многие
значительные люди, даром что здесь отнюдь не центр. Обитали тут чиновники из
городской и областной администрации и даже один банкир, который, по слухам,
начал строить себе обалденный особняк на улице Родионова, как раз над Волгой, а
потом банк его «завис», как компьютерная программа, «зависли» на счетах деньги
вкладчиков, «зависло» и строительство особняка. Однажды Александра даже
сподобилась увидеть натуральную демонстрацию обманутых вкладчиков около дома,
где жил Золотов. Фамилия у банкира действительно была именно Золотов!
Демонстранты вели себя вполне прилично – правда, потрясали плакатами и метали
вокруг хмурые взоры, однако не кричали, не бранились, общественный порядок не
нарушали, да и было их всего человек шесть, поэтому из милицейской машины,
припарковавшейся тут же, даже никто не вышел. Постояли протестанты – и
разошлись ни с чем. Да они небось уже ни на что и не надеялись. Ну а Золотов
вечером спокойно приехал домой на своем шикарном «БМВ», высадил жену и дочь –
обе в несусветных норках, с надменно-брезгливыми лицами, какие, словно по
мановению волшебной палочки, вдруг образовались у всех новорусских женщин,
раньше бывших совершенно нормальными тетками и девчонками. Сам же уехал куда-то,
наверное, прожигать жизнь, просаживать в казино остатние денежки обманутых
вкладчиков, как предположили две бабки, прогуливавшие своих тощеньких собачонок
и судачившие у подъезда.
За все три года Александриной работы Золотовы ни разу не
вызывали на дом участкового врача и на прием в поликлинику не ходили: наверное,
не болели, а может, лечились в платных больницах. Поэтому Александра была
немало изумлена, когда в списке вызовов увидела имя Алины Золотовой, дочери
того самого преступного банкира.
Она и оживилась, и огорчилась. Оживилась потому, что
любопытно все-таки побывать у настоящего «нового русского», откупившего целые
три квартиры на этаже, посмотреть, как теперь живут настоящие богачи. А
огорчилась потому, что власть и деньги имущий народ с годами хамел все больше и
больше и, что самое противное, обожал оттачивать свое хамство на нищете и
бедноте, к которой относились теперь и участковые врачи. Сказывался, по мнению
Александры, генетический быдлизм… Она уже заранее слышала брезгливые интонации
в голосах прихворнувшей Алины и ее маменьки, видела их высокомерные физиономии.
Поэтому, поднявшись на пятый этаж и нажав на кнопку звонка, Александра напялила
на себя самую что ни на есть надменную маску, закинула голову и даже нижнюю
губу заносчиво оттопырила, приготовившись процедить сакраментальную фразу:
«Врача вызывали?»
Однако ее великолепный маневр пропал втуне: на звонок никто
не отозвался.
Александра дважды нажала на кнопку, потом уткнула в нее
палец и довольно долго вслушивалась в заливистые трели, доносившиеся из недр
квартиры. Но на звонок так никто и не отозвался. Пожав плечами, она сбежала
вниз по лестнице. В ее работе такое бывало: люди вызывали врача по пустячному
поводу, а потом забывали и о своей хвори, и о человеке, который будет к ним
идти, тратить время… Сначала это бесило, а теперь Александра относилась к
подобным вещам философски. Наверняка Золотовы отъехали к очередному платному
специалисту. Ну и ладно, хлопот меньше. Теперь в соседний подъезд, к двум
хроникам: желудочнику и сердечнику.
Александра вышла во двор, щурясь от сверкающей белизны
свежевыпавшего снежка. И в это время мужской голос окликнул:
– Алька!
Она и не хотела, а вздрогнула. Так ее называл единственный
человек на свете, которому не нравилось ни ее полное имя, ни производные от
него: Саша, Шура, Саня. Имя Алька, с точки зрения Кости Виноградского, звучало
гораздо эффектнее и романтичнее. С точки зрения Александры, оно больше
напоминало собачью кличку.
Так или иначе, с Костей Виноградским, а значит, и с Алькой
уже около года было покончено. Однако рефлексы – штука устойчивая, их так
просто не истребишь, поэтому Александра невольно завертела головой и уставилась
на громоздкий, темно поблескивающий автомобиль, откуда ей кто-то приглашающе
махал.
«Неужели Костенька разбогател-таки, как и грозился? –
мелькнула мысль. – Разбогател и прикупил себе столь пошлую тачку? И, выходит,
права была сестричка, когда уверяла, что все его презрение к роскошным машинам
можно объяснить одной классической фразой: «Зелен виноград». Так, может, и я
презираю норковые шубки по той же причине?»
