Гелий брел следом. Ему очень хотелось пойти домой, вообще
забиться куда-нибудь, замереть, чтоб не думать ни о чем, не вспоминать
остекленевшие глаза Супера, Демины желтые, звериные зубы, однако думал, что
может понадобиться Елизавете Петровне как свидетель – ну, когда она успокоится
насчет Петьки и пойдет писать заявление в милицию. Но, к изумлению Гелия, шли
часы, прибежал вызванный Ховриной врач со станционного медпункта – Айболит
всего поселка, – потом вышел на крылечко, где поджидал Гелий, сообщил, что Петька
теперь спит, и отправился на станцию, – а Елизавета Петровна все не выражала
намерений куда-то идти. Гелий наконец спросил впрямую – и наткнулся на
потускневшие глаза:
– Какой смысл? Это бесполезно!
– Почему? – закричал Гелий. – Ведь я сам видел, что Дема
принес голову Супера!
– Он от всего отопрется, и Малявка его поддержит. Уж не
знаю, каким они там миром мазаны, но точно знаю, что одним.
– А как же Петька? Он проснется и спросит… – Голос у Гелия
внезапно сел. – И мы ему скажем, что просто промолчали, что струсили?
Елизавета Петровна смотрела на него со странным выражением.
Гелию показалось, что она рассердилась за невольную грубость, но он не
собирался просить прощения. А на самом деле Елизавета Петровна думала, что
никогда не видела прежде в этом тихом мальчике такой исступленности. Она думала
о том, что, наверное, вообще неверно воспринимала Гелия прежде, а он,
оказывается, может быть жесток и беспощаден. И ей было стыдно, что она никак не
может утешить отчаяние, которое звучало в его срывающемся голосе. Она давала
юноше плохой урок… но что было делать?
– Я не хочу, чтобы моего внука убили, – глухо сказала
Елизавета Петровна и ушла с крыльца, давая понять, что разговор кончен.
– Да кто его убьет, вы что? – вскрикнул Гелий – и осекся, вспомнив
черный пистолетный ствол.
Убьет. Дема точно готов был убить Петьку в тот миг, когда
мальчишка укусил его поганую лапу. Он прикончит всякого, как прикончил Супера,
– и не поморщится! Для него люди – такой же мусор, как он… как он сам – для
этих людей!
И все-таки Гелий не оставил своих попыток призвать на помощь
справедливость. До вечера шатался по поселку, рассказывал жуткую историю смерти
Супера всем и каждому, пытаясь хоть в чьих-то глазах увидеть что-нибудь еще,
кроме искры возмущения, тотчас гаснувшей, впрочем, под влиянием страха.
Не увидел. Малявка не стал с ним разговаривать – что и
требовалось ожидать.
Оставалась надежда только на Эльдара. Гелий побежал
встретить его с работы, увидел некошеную крапиву, схватил косу, ожесточенно
замахал ею и воображая, что перед ним Дема, мгновенно очистил лужайку. Тут
вышел Эльдар – и у Гелия упало сердце: брат был пьян! И все-таки Гелий еще
надеялся на что-то, когда в сотый раз повторял ему жуткую историю о голове
Супера… повторял, пока Эльдар вдруг не рухнул со стула и не заснул мертвецким
сном.
Тогда он вышел на крыльцо, сел и начал смотреть на звезды,
думая о том, что остался один на свете и, значит, надеяться можно только на
себя.
Странно – он не презирал никого из людей, отказавших ему в
помощи. Он их жалел, как врачи жалеют больных, которым не в силах помочь, –
безнадежных больных. Насколько бы профессиональная усталость ни притупляла
иногда силу сострадания, изначально развитую во врачах сильнее, чем в остальных
людях, случаются мгновения, когда ты жизнь готов отдать ради какого-то одного,
порою даже незнакомого тебе человека. И если бы появился некто всемогущий,
изрекая: «Умри, а сей жив будет, встанет и пойдет!» – ты знаешь, что готов
умереть, и умрешь счастливым. Но никто не появляется, никто ничего не обещает,
и у тебя опускаются руки, ты сознаешь свое бессилие, и сердце болит, а
поскольку нельзя же вечно жить с болящим сердцем, ты невольно ожесточаешь его,
повторяя в который раз: «Медицина бессильна!»
Гелий встал. Он не хотел говорить – медицина бессильна!
Родители его были хирургами – как рассказывали, очень хорошими хирургами. Он их
почти не помнил, знал только со слов брата. Он и деда с бабушкой знал со слов
брата: бабушка, красавица-казачка, пекла потрясающие пироги, а дед-кавалерист погиб
потому, что был чрезмерно уверен в стремительной силе своей бригады, вышедшей
верхом, с шашками против тяжелой мощи фашистских танков. От деда осталась
кубанка и наградной наган, до сих пор хранившийся в старинной костяной
шкатулке. Гелий видел его раз или два – ключ от шкатулки Эльдар берег пуще
глаза, носил на шее, рядом с крестильным крестиком и образком божьей матери.
Гелий вошел в дом, нашарил в ящике кухонного стола ножницы
и, приблизившись к брату, перерезал шнурок.
Шкатулка хранилась в гардеробе, в той комнате, где спал
Гелий. Он завесил окно, включил свет, нашарил под старыми свитерами и рубашками
коричневый тяжелый ящичек и какое-то время водил пальцем по его прохладным, как
бы слюдяным бокам. Шкатулка была китайская, и понять, из чего и как она
сделана, было совершенно невозможно. Вроде вся сплошная, без единого зазора, а
повернешь ключ в скважине – и крышка открывается. Дед привез эту шкатулку с
Дальнего Востока. В 30-е годы он служил в Хабаровске.
Гелий развернул бумажный сверток, потом промасленную тряпку.
Отлично смазанный, весь скользкий наган тоже был памятью о тех годах. Убористые
буковки на металлическом ромбике, прикрепленном к рубчатой рукояти, гласили:
«Тов. Мельникову Г.И. за победу в командных соревнованиях в честь 20-летия Великого
Октября. 7 ноября 1937 г., Хабаровск». Тут же, в шкатулке, хранились какие-то
старые документы, комсомольские билеты родителей и самого Эльдара, бабушкина
почерневшая от времени серебряная брошка с рубином, а также – тяжеленькая
коробочка, пахнущая, как и револьвер, машинным маслом. Патрончики!
Гелий впервые в жизни заряжал револьвер – до этого видел,
как это делается, только в кино. И тем не менее совершенно точно знал, что и
как надо делать. Прежде всего он расстелил на кровати старую газету, протер
наган, очистил от смазки ствол крошечным шомполом-ершиком, который лежал тут
же. Потом осторожно, по одному, вложил патроны в круглый выпуклый барабан,
каждый раз доворачивая его. И вот они лежат там – все семь, как орешки в
скорлупках. Восьмой патрон Гелий послал в ствол, поставил наган на
предохранитель и сунул его в карман. Туда же отправилась коробка с патронами.
Он запер шкатулку и спрятал ее на место, выключил свет,
вернулся в комнату брата и осторожно завязал вокруг его шеи шнурок с образком, крестиком
и ключом. Эльдар не шелохнулся.
Гелий вышел во двор и не поленился – добежал до баньки на
задах огорода, затолкал в пасть печки скомканную газету вместе с ершиком и
тряпкой, в которую был завернут наган. Спички лежали тут же, и он поджег газету,
дождался, пока она сгорела, и только потом ушел из баньки.
