– Ничего не случилось бы, – упрямо качнула головой Карина. –
Хорошая гимнастка должна чувствовать окружающее пространство и уметь его
организовать вокруг себя. Она полноценную тренировку для всех групп мышц может
провести, хоть лежа в постели!
– В постели? – вскинул брови Иванов. – Ишь ты!
Ну почему он все время посмеивается? Почему разговаривает с
ней, как с ребенком?
– Не верите? Показать?!
Смотрит испытующе, оценивающе – но не спешит протянуть руку
и взять… Хоть улыбаться перестал – спасибо и на том!
– Ох, девчонка ты девчонка, – пробормотал, покачивая
головой. – Любишь, вижу, с огнем играть. А если я, к примеру, женат?
– Ну и что? – заносчиво выпалила Карина, но тут же сбилась с
роли, спросила с отчаянием: – А ты женат?
– Пока нет.
Она вздохнула с таким явным, откровенным облегчением, что
Иванов опять усмехнулся:
– Не женат и, что характерно, не собираюсь пока.
– Можно подумать, я тебя зову жениться на мне, – надулась
Карина, начиная понимать, что сама себя загнала в довольно глупую ситуацию.
– А куда же ты меня зовешь?
Она сверкнула глазами, но ничего не сказала.
И он молчал, и сидел, равнодушно глядя на блистательное
выступление Риммы Волгиной. Сейчас начнутся мужские вольные – и тогда все!
– Между прочим, если тебя это волнует, я совсем даже не
девчонка, – выпалила Карина.
Иванов глянул остро:
– Да? Ну-ну.
И опять уставился на экран.
Бож-же мой… И что теперь делать? Медленно раздеваться перед
ним? Стремительно вскочить к нему на колени, припасть, извините за выражение, к
его губам? Ну что она стоит, свесив руки, растерянная, как влюбленная
школьница?! И вообще, почему она должна еще что-то делать? Уже сделала первый
шаг, даже не шаг, а просто-таки прыжок! Теперь его очередь. И если он
по-прежнему молчит, не значит ли это, что она ему совсем не нравится, что она
ему просто не нужна?
– Ну ладно, хватит ерундой заниматься, – вдруг решительно
сказал Иванов и, резко выбросив вперед пульт, выключил телевизор.
* * *
В Высокове всегда было как-то особенно тихо – вот за что
Александра и любила этот район. Но даже ей показалось, что нынче утром здесь
тишина особенная, гробовая. В воскресенье, по идее, все должны ладить свои
домишки, возиться во дворах… впрочем, дворы под снегом, чего там особенно
возиться-то? Может, в церковь пошли? Там только что отзвонили, и от храма на холме
все еще расплывалось гулкое, тягучее эхо.
Еще издали она увидела во дворике Агнии Михайловны темную
фигуру и удивилась: да неужели гадалка решила похлопотать по хозяйству? Вот уж
совершенно на нее непохоже! Но, подойдя ближе, засомневалась, она ли это:
какая-то согбенная старуха в нелепом старом пальто и выцветшем платке. Может,
клиентка?
Однако, услышав щелчок щеколды, старуха покосилась из-под
платка – и Александра чуть не ахнула, увидев знакомое лицо.
– Агния Михайловна! – Она ворвалась во двор. – Да вы что?
Заболели?!
Гадалка смотрела на нее, словно не видела.
– Извините, не работаю сегодня, – проронила сизыми, сухими,
провалившимися губами, которые, сколько Александра помнила, всегда были яркими,
карминово-красными, по-девичьи пухлыми. – Поминки у нас тут… И завтра не
приходите – на похороны иду.
Это прозвучало как-то ужасно по-старушечьи: на похороны, у
Александры просто-таки дрожь по спине прошла.
Она схватила вялую пухлую ладонь с длинными пальцами,
унизанными коллекцией перстней. Только это и осталось прежним в гадалке – все
остальное, чудилось, подменили в одночасье. Машинально перехватила пальцами
запястье – пульс еле-еле трепыхается!
– Агния Михайловна, что случилось?
Что-то ожило в глубине погасших глаз, что-то промелькнуло.
– Сашенька? Да я вроде не вызывала… Или погадать пришла?
Прости, не могу сегодня. Ухожу вот.
– Уходите? – Александра окинула ее потрясенным взглядом. – В
таком виде?!
Мало того, что всегда расфранченная Агния Михайловна была
одета в изношенное пальтецо, – из-под него торчали полы какого-то затрапезного
халата с рваным подолом. В таком только полы мыть, честное слово. А еще лучше –
им самим мыть полы!
Агния Михайловна опустила глаза, посмотрела на свои ноги в
каких-то опорках – и нахмурилась. Покачала головой, а когда посмотрела на
Александру вновь, та увидела, что на бледное, ненакрашенное лицо возвращаются
отблески жизни.
– Господи, – прошелестела гадалка смущенно. – Да что же это
я? С ума сошла! В сенях старье всякое понавешано, в котором помойное ведро
выношу или в курятнике убираюсь. И надела, и пошла! Совсем спятила старуха.
Подкосило меня…
Она качнулась, и Александра едва успела подхватить гадалку
под руку.
– Пойдемте-ка в дом. Надо переодеться. Вы вообще спали? И
что-нибудь ели сегодня?
– Какое там! – Агния Михайловна слабо махнула рукой. – Как
узнала про Наденьку…
– Про Наденьку? – Александра приостановилась. – Про Надежду
Лаврентьевну? Что с ней?
– Помнишь ее? – Измученное лицо осветилось подобием улыбки.
– Лучшая подружка моя была, старинная. Была, вот именно. – Она скорбно
перекрестилась. – Мы еще в детский садик с ней вместе ходили, потом в 1-ю
школу. Вместе женихов на фронт провожали.
Александра недоверчиво покосилась на свою спутницу. Ну, в
школу ладно, а вот насчет детского садика… Ей сколько, Агнии Михайловне, лет
семьдесят пять? То есть она года с 24-го? Это ж пещерный век! Ну какие тогда
могли быть детские садики?! Или все-таки были? Честно говоря, Александра
считала их достижением развитого социализма…
В просторной горнице, как всегда, чистота и порядок, но
такое ощущение, что все выстужено. Александра стащила с обессиленной хозяйки
безобразное пальто, опорки и платок, с отвращением покосилась на линялый халат
и сказала сурово:
– Где ваши платья висят? Вот в этом шкафу? Одевайтесь. А я
чайник поставлю.
Вышла на кухню. Чайник у Агнии Михайловны был модерновый,
«Ровента» с золотой спиралью, согрелся в одно мгновение. Александра заварила
его, начала наливать.
– Спасибо, Саша, ты садись за стол, теперь уж я сама.
