Всё это время, летом, я постоянно о нём думаю, глядя на его фотографию, найденную в Интернете ещё давно, когда мы впервые познакомились. Нет, Алиса. Он, конечно, сто раз как о тебе забыл. У него своя жизнь. А у тебя – своя. «Венецианский» сон не имеет ни здравого смысла, ни какого-либо отношения к реальности. Вся эта история – плод твоей бурной фантазии, да и сам Воланд тебе просто снился. Ты когда-нибудь забудешь его. Так же, как и он – о тебе. У тебя – масса поклонников. И если уж и суждено Алисе быть похороненной в Венеции, на роль Человека в Чёрном теперь выстроится целая очередь из желающих…
Летом же я углубляюсь в изучение небесных светил. Задним числом я расписываю расположение планет, несущих в себе те или иные события, в Домах гороскопа, отвечающих за определённые сферы жизни человека, по каждому прожитому мною на Земле году. И проверяю, насколько можно верить в подобную ерунду. Но «ерунда» оказывается намного серьёзней. Так, например, в самый чёрный период с апреля 1988-го по апрель 1989-го все планеты, кроме трёх, были расположены в Доме Смерти, а остальные – в Доме, который означает уход от реального мира. Я заново перечитываю свою Натальную карту: «В восьми из десяти случаев такой человек рано или поздно покончит с собой». И теперь я вижу, когда именно, и уже трижды, планеты располагались «самоубийственным» образом, и мне не нужно долго вспоминать события тех лет. Так, изучая постфактум собственную судьбу через призму небесных светил, я прихожу к выводу, что астрология, возможно, и не наука, но отнюдь не ерунда.
В августе Ольга, я и ещё несколько человек направляемся в Болгарию в качестве организаторов международного литературного детского фестиваля от российской стороны.
В один из вечеров мы сидим с ней в кафе, и она внезапно спрашивает:
– Алис, а как там поживает ваш Дьявол?
– Не знаю… – пожимаю плечами я.
– Слушайте, а давайте мы ему позвоним!
– Зачем? – только от одной мысли, что вдруг раздастся его Голос, меня бросает в дрожь.
– Пригласим на ваш творческий вечер… Скажем: «Союз писателей приглашает вас, уважаемый Воланд Воландович, на вечер известной поэтессы – Королевы поэтов…»
– У меня не намечается никакого вечера…
– Нет, – воодушевлённо продолжает Ольга. – Лучше мы позвоним ему от министерства культуры…
– Тогда уж лучше сразу от президента. Ради него, может, и явится…
Весь сентябрь идут сплошные дожди. Абсолютно мистическим образом я записываю третий диск с песенками – «Город Дождей», пропев их с первого раза с листа – «как Бог на душу послал». Большинство из стихов, внезапно ставшие песнями, посвящены Воланду.
Я хочу его увидеть. Зачем-то. Нет, ОН не может быть сном. И мне не стоит его бояться. Жаль, я не знаю даты его рождения, чтобы заглянуть в Натальную Карту и доказать самой себе, что мой страх ничем не обоснован. И, в очередной раз зажмуриваясь и шагая страху навстречу, я пишу в безответную пустоту sms-ку о том, что посвятила ему «Хранителя».
Придумай что-нибудь… Пожалуйста… Воланд…
Но мне становится ещё страшнее…
В конце сентября я отправляюсь в гости на семинар к Раисе Ахметовне Мансуровой. Впервые я надеваю все свои ордена и медали, дарю ей только что изданного «Хранителя» и рассказываю семинаристам о том, как в феврале 2009 года после встречи с Р.А.М. меня внезапно подхватил стремительный Поток и унёс куда-то, где я совсем не ожидала оказаться. Раиса Ахметовна вспоминает, как мы познакомились, как я отправилась в Библиотеку Вселенной и встретила там поэтов Серебряного века, и как Марина произнесла на прощание: «Живи, Алиса! За нас за всех! Живи!»
Уходя, я впервые не прошу Учителя сказать, что она про меня «видит».
Мне страшно…
«Здесь нынче небо звенит в угаре, «Кагор» из тучи багрово льётся… Поправ законы, станцуем в паре? Луна-колдунья пьяна от Солнца! Кем суждено мне в него влюбиться? Он в мышеловку приляжет сыром, чёрт-архитектор, стуча копытцем, малюет чёрным пространства дыры… В прямом эфире читает мышка, а бард весною – опять про осень… От Королевы осталась книжка на Патриарших… сегодня… в восемь…»
Глава 12
Январь 1989. Москва
Я сижу за письменным столом у окна. Бросаю взгляд на часы – утро уже не за горами.
За этот месяц я хорошо изучила все способы покончить с собой. Под мирное похрапывание дедушки и бабушки в комнате напротив я тихонько выхожу из своей и направляюсь в ванную. Я ищу бритву, чтобы вытащить из неё лезвие, но почему-то не нахожу. Возможно, бабушка предусмотрительно спрятала опасный предмет подальше от моих глаз. Я уже думаю, а не порезать ли себя кухонным ножом, как внезапно замечаю в зеркале отражение одиноко торчащего над дверным проёмом крючка.
Я вспоминаю, что на нижней полке в шкафу хранится целый мешок разнообразных верёвок. Но для начала надо проверить, выдержит ли меня крючок. Я чуть-чуть подпрыгиваю и ухватываюсь за него рукой, повиснув на нём. Крючок срывается со стены и остаётся в руке. Жаль.
Я возвращаюсь в комнату и сажусь за письменный стол у окна. Окно – самое доступное из возможного. Я пишу им что-то на прощание в тетради и замечаю, как Туман медленно окутывает меня своей пеленой.
Я закрываю глаза и шагаю ему навстречу, но… не исчезаю, а иду куда-то вдаль. Долго-долго. Пока наконец не обнаруживаю себя на пороге неизвестного мне дома. Я знаю, что Туман здесь живёт. Это его дом, как, впрочем, и все другие дома в городе. Городе Тумана.
Я захожу в подъезд, почти на ощупь поднимаюсь по лестнице на самый последний этаж и звоню в дверь. Я не вижу номера квартиры из-за туманной пелены, она здесь – повсюду. За дверью раздаются голоса: «Алиса пришла!»
Дверь открывает папа:
– Заходи, мы ждали тебя…
Он проводит меня в туманную комнату к столу с белоснежной скатертью. Усаживает по центру напротив дедушки. Рядом со мной – мама. Папа – во главе стола спиной к входной двери. Я с трудом различаю тех, кто здесь собрался, потому что их очень много, и все они – в Тумане.
Я рассматриваю стол: чистые тарелки – для салата, для супа, для горячего, бокалы для вина и стаканы для сока, вилки, ножи, ложки… «Даже десертная есть!» – размышляю я.
В дверь снова звонят. Папа открывает, и на пороге появляется его мама – моя французская бабушка. Она здоровается с присутствующими, хлопает меня по плечу, обходя стол, и усаживается на отведённое ей место у окна.
Все собрались. И неизвестное торжество начинается.
Я вижу пустые салатницы, из которых мама раскладывает по тарелкам невидимую еду. Дед разливает невидимое вино по бокалам. Кто-то произносит тост, но я не разбираю слов. И все чокаются пустыми бокалами, а потом берут вилки в руки и начинают трапезу.
Я поворачиваюсь к маме, что-то уплетающей из пустой тарелки, и с удивлением спрашиваю:
