Санитар стоял перед пустой полкой с растерянным лицом, удивленно моргал и повторял:
– Как же так? Что же это такое?
В отличие от санитара Свиристелова капитан Перченок ничуть не был удивлен отсутствию трупа. Он прекрасно знал, что этот труп находится сейчас в другом морге – в подземном царстве Варвары Михайловны Голубец. Его задачей было выяснить, как этот труп исчез из больницы и как попал в сгоревшую машину, принадлежавшую покойному Эдуарду Канарскому.
– Так-так! – проговорил капитан. – Очень интересно! Значит, труп Бекасова у вас пропал? Прямо как в фильме ужасов! И часто у вас трупы пропадают?
– Никогда такого не бывало… – бормотал санитар. – Честное слово, никогда…
Перченок задумчиво разглядывал санитара.
Внутренний голос подсказывал ему, что тот не врет, что он и правда ничего не знает о пропавшем трупе. Жуликоватый, конечно, мужик, прохиндей и выпивоха, но трупы на сторону не продает, за это статья полагается. А он зоны боится как огня, возможно, сидел уже…
– Вот что, Роман Вячеславович, – проговорил капитан, взглянув на бейдж. – Факт налицо: труп Бекасова пропал. Я пока не предъявляю вам никаких обвинений, но хочу знать: кто, кроме вас, имел доступ к этому трупу.
– Ну, сменщик мой, Скворцов… – начал санитар загибать пальцы, – Николай Степанович, патологоанатом, Маргарита Сергеевна, лечащий врач Бекасова…
– И где я их могу найти?
– Скворцов завтра с утра на смену заступит, Николай Степанович сейчас в отпуске, в Турции на пляже греется, а Маргарита Сергеевна должна быть у себя, в кардиологическом… это на четвертом этаже…
– Ладно, поговорю пока с ней, – решил капитан, – но имейте в виду, Свиристелов, никуда из города не уезжайте, вы мне можете еще понадобиться!
– Да куда же я уеду… – вздохнул санитар, окинув грустным взглядом холодное помещение и его безмолвных обитателей.
Капитан Перченок с явным облегчением покинул морг.
У него было такое ощущение, что в последние дни вся его жизнь протекает исключительно в покойницких, и это ощущение было не из приятных.
Немного отогревшись, он поднялся на четвертый этаж и вошел в отделение кардиологии.
– Куда? – спросил его рослый дядька лет пятидесяти в белом халате, который сидел за дверью отделения на высоком табурете и следил за входящими и выходящими.
– Сюда, – так же лаконично ответил капитан и показал свое удостоверение в раскрытом виде.
– К кому? – не сдался привратник.
– К Маргарите Сергеевне.
– Третья дверь справа.
– Спасибо, – и капитан направился в указанном направлении.
Он толкнул застекленную дверь и вошел в небольшой светлый кабинет.
За столом сидела женщина лет сорока, в красивых очках со стразами и в голубой медицинской униформе. Не поднимая глаз от каких-то бумаг, она проговорила:
– Я же просила вас, Васильков, прийти к половине пятого, а сейчас сколько?
– Я не Васильков, – ответил Перченок, – я из полиции… капитан Перченок. У меня к вам несколько вопросов по поводу больного Бекасова… то есть покойного Бекасова…
– Из полиции? – переспросила женщина и подняла взгляд на посетителя. – Но какие могут быть вопросы? Бекасов умер от естественных причин, у него, правда, была редкая болезнь…
– Я знаю. Болезнь Гиппеля – Линдау.
– Вот видите, – женщина чуть заметно улыбнулась, – даже вы знаете… так какие могут быть вопросы?
– Вопрос у меня один: куда делся его труп?
– Что? – Женщина сняла очки, и капитан разглядел ее глаза.
Один глаз у нее был карий, другой – голубой.
– Вот как… – проговорил капитан Перченок.
Он вспомнил разговор с официантом в японском ресторане «Семь самураев», вспомнил, как тот описывал женщину, завтракавшую с Эдуардом Канарским в день его смерти.
– Вот как… – повторил он, пристально разглядывая свою собеседницу.
– Почему вы спрашиваете меня о трупе Бекасова? – проговорила женщина сухо. – Труп, как и положено, поступил в морг, так что задавайте там свои вопросы.
– Уже задал, – ответил капитан, – но вообще-то, Маргарита Сергеевна, я хочу поговорить с вами об Эдуарде Канарском.
– Что?! – Женщина охнула, побледнела и испуганно уставилась на капитана: – О ком?
– О Канарском, – повторил капитан, – да вы меня и первый раз хорошо расслышали.
– Не знаю такого, – проговорила Маргарита, и капитан заметил, как она покосилась на верхний ящик своего стола, – а кто это?
– Да уж будто не знаете! А разве не вы завтракали с ним на прошлой неделе в японском ресторане «Семь самураев»?
– Я вообще не люблю японскую кухню, – сквозь зубы процедила женщина, – и если вы уже задали свои вопросы – я вас не задерживаю. У меня очень мало времени, я вообще-то на работе… – она демонстративно взглянула на часы.
– Вопросы-то я задал, да вот ответов на них не получил! – Капитан Перченок шагнул к столу, перегнулся над ним и неожиданно выдвинул верхний ящик.
Там, поверх каких-то документов, поверх медицинских бланков, лежала фотография в серебристой рамочке. Капитан ловким движением схватил рамочку и перевернул ее.
– Что вы себе позволяете?! – вскрикнула Маргарита и потянулась за фотографией. – Отдайте сейчас же!
– Отдам, – капитан взглянул на снимок, потом на женщину, – отдам, если вы мне все расскажете.
На фотографии была Маргарита Сергеевна – лет на десять моложе, чем сейчас, в летнем цветастом платье. Она радостно улыбалась в объектив, а рядом с ней, слегка обнимая ее за плечи, стоял Эдуард Канарский.
Живой, молодой, улыбающийся.
– Расскажите мне все, Маргарита Сергеевна! – повторил капитан. – Вам же самой легче станет!
Маргарита уронила лицо на стол, и плечи ее затряслись.
Капитан Перченок, как большинство мужчин, не выносил женских слез.
– Ну, Маргарита Сергеевна! – проговорил он уныло. – Ну, не надо… вы же взрослый человек…
– Взрослый, – ответила женщина зло, подняв лицо, и капитан увидел, что глаза у нее совершенно сухие. Сухие и измученные. Он понял, что Маргарита рыдала без слез. Так иногда, вспомнил он, бывает сухая гроза, совсем без дождя.
– Еще какой взрослый! – повторила Маргарита. – Скоро я буду старой, а нормальной жизни у меня не было… и теперь уже не будет!
– Ну что вы, какая уж старость… – бормотал капитан, мучительно подбирая слова. – Вы еще молодая… у вас еще все будет…
– Перестаньте, а? – взмолилась Маргарита. – Лучше перестаньте, а то я в вас чем-нибудь запущу!
Капитан уставился в потолок, скривившись, как от зубной боли.
