Молиться тоже бесполезно, потому как некому слушать ту молитву!
Слушать духовенство и вовсе опасно, потому что, как может сам грешник, да еще и злобный, и лживый, наживающейся на твоем труде учить тебя безгрешно и правильно жить!
И когда я пришла к такому окончательному выводу, я сняла с себя крест и убрала иконы.
Я поняла, мои предки, когда-то тоже перестали верить, основываясь на двух народных истинах:
Молился, молился, а гол, как родился.
Богу слава, а попу кусок сала.
И еще мои умозаключения свились к главному, коли не мои руки, которые могут все: и таскать, и рубить, и копать, и доить, и мыть, и готовить, давно бы и я, и мой муж, и мои дети с голоду попередохли….
А потому я родившаяся в советской, атеистической, великой стране, прожившая долгие годы в демократической, христианской, униженной канаве, вернулась к своей, дарованной от рождения вере– атеизму, и кроме, как собственным натруженным, с выпуклыми жилами и венами, рукам, славу больше никому не пою!
КОНЕЦ
г. Краснодар, август 2011 г.
Смёртушка
Тихой, неслышимой поступью ступает она по земле.
Никому не избежать этой участи: ни бедному, ни богатому, ни хворому, ни здоровому, ни малому, ни старому. Она срубает головы, заглатывает целиком, она похищает жизнь у всего живого.
Да, впрочем, наверно, мы затем и родились, чтобы встретиться с ней….
Наверно, мы и пройдем поэтому жизненному пути лишь для того, чтобы увидеться с ней…
Посмотреть в ее глаза… если они у нее есть…
Глубоко вздохнуть и понять, зачем? для чего ты жил!
Смерть, смёртушка – конец жизни на этой прекрасной голубой планете с чудным названием Земля. На планете, где живут такие разные люди с желтой, красной, черной, белой кожей; где обитают пестрые ряды птиц и диковинные звери; где текут глубокие, полноводные реки и речушки поменьше; где шелестят зеленой листвой дубравы и рощи; где колышутся злаками поля и луга; где ударяют высокими волнами о край береговой линии воды морей и океанов.
Все прекрасное, восхитительное, созданное и одаренное такой красотой! Все, чей конец известен, также как и начало!
Смерть. Смёртушка, она идет за нами неслышно, точно нависая над нами своим черным балахоном. Иногда она тихо подкрадывается и похищает нашу жизнь столь мгновенно, что вызывает лишь удивление – жил ли ты, нет ли?! А иногда она приходит, не таясь, и тогда ты видишь и этот ее балахон, и то, что у нее находится вместо лица. Ты видишь ее руки, чувствуешь исходящий от нее запах… и понимаешь, что на самом деле, ты жил лишь для того, чтобы увидеть ее и осознать эту встречу!
В высоком, бело-стеклянном здании, где так любят нынче устраивать свои офисы, все те кто честным трудом накопил деньги. На третьем этаже в широком кабинете, с книжными шкафами из дуба, диваном, обтянутым натуральной кожей, за массивным письменным столом цвета вишня-хамелеон, лак которого обладал свойствами принимать тональность, тех элементов интерьера, что стояли рядом, на классическом кресле из того же дуба, обитого также натуральной кожей, с резными ручками и мудреным механизмом качания, подъема и опускания – сидел Василий Петрович. Он был одет в темно-серый костюм из шерсти, оливковую из хлопка сорочку, галстук из натурального шелка и лаковые черные туфли с зауженным мысом, купленными в самой Италии.
Василий Петрович был еще молодым мужчиной, как он считал, всего лишь сорок два года. У него была жена, правда вторая, но зато какая… двадцатитрехлетняя красавица, высокая, с длинными ногами и большой грудью, блондинка.
У него была дочь, проживающая с первой женой и на выходные приезжающая в его загородный, шикарный особняк.
У него был счет в банке на кругленькую сумму, несколько машин и собственная фирма.
У него было неплохое здоровье… так правда, иногда побаливала голова, но дела фирмы, молодая жена и дочь не давали времени расслабиться да сходить к врачу, а потому на боль в голове зачастую он не обращал внимания.
Словом жизнь удалась!
Однако сегодня с утра снова побаливала голова, но Василий Петрович успокаивал себя тем, что через два дня закончится эта неделька, и они с Ларочкой улетят на Канарские острова на отдых. И тогда голова перестанет болеть, потому как сразу мысли его перегруженные работой, проблемами и заботой освободятся от этих оков да приятные минуты любви и отдыха принесут успокоение голове.
Он задумчиво просматривал бумаги, потирая правый висок пальцами, вчитываясь в слова и цифры договора, хотя мысли его были уже далеко, там, в теплых местах, на песчаном берегу Атлантического океана, на острове Тенерифе.
Внезапно дверь в его кабинет отворилась, Василий Петрович оторвал взгляд от договора и посмотрел на того, кто так бесцеремонно, без спроса вошел… да тут же обалдел!..
Дверь также тихо затворилась, а одетое в черный балахон существо, с огромным, словно летучая мышь капюшоном, скрывающим лицо, шагнуло вперед.
От увиденного существа голова Василия Петровича не просто заболела, она закружилась, а к горлу подступил такой громадный ком, что стало невозможным ни сглотнуть, ни выдохнуть его.
Тот длинный балахон, что плотно укрывал тело существа, при ближайшем рассмотрении оказался не просто черным, а еще и с голубоватыми крошечными частичками по полотну, и, вглядываясь в эту тьму, представлял собой ночное небо с далекими звездами и целыми созвездиями, да хвостатыми кометами. Сам балахон был местами порван, из него будто вырвали целые куски материи, и хотя его длина и доходила до дорогого темно-дубового ламината, но сквозь прорези той материи выглядывали мерцающие остроконечные черные сапоги с высокими серебристыми, кованными подошвами. Лишь только существо закрыло за собой дверь, эти серебристые подковы громко зацокали по ламинату. Их звук был высоким и оглушительным так, что голова Василия Петровича заболела сильнее, и его внезапно затошнило, а язык, увеличившись во рту, стал вяло-неповоротливым. Существо медленно приближаясь, подходило к столу, его голова была наклонена, так, что казалось оно смотрит себе под ноги. Наконец балахон одеяния коснулся края письменного стола вишня-хамелеон, каковой почему-то принял цвет одежи существа, и по его черной поверхности заплясали голубоватые звезды, созвездия и кометы.
Василий Петрович почувствовал, как громадные капли пота, выступившие на лбу, потекли по его лицу, их нестерпимая соленость попала в глаза и по щекам стекла прямо к верхней губе. Капли замерли на миг на краю губы, темно-красной, с проступающими синими пятнами, они неспешно, точно раздумывая о жизни, набухли, нахохлились, а потом нырнули в рот человека. Василий Петрович тяжело сглотнул их, ощутив на языке их солено-кислый вкус, и дрожащим неповоротливым языком спросил:
– Кто Вас пустил? И что Вам вообще тут надо?
Существо молчало, лишь материя его длинного балахона покачивалась из стороны в сторону, и на ее черном полотне кружились в непонятном танце голубые звезды и хвостатые кометы.
