Вещун опустился на широкое кресло, где дотоль сидел Стынь, взял на руки отроковицу и усадив ее на колени, принялся прижимая к груди, голубить волосы, целовать в макушку, тем самым стараясь успокоить, так как слезы из глаз любимого чадо были ему невыносимы. Радей Видящий незамедлительно поклонился божеству и старшему жрецу, да неторопко ступая, покинул комнату, давая возможность умиротвориться и побыть подле Липоксай Ягы Есиславе.
– Ксай, – немного погодя, уже успокоившись, обратилась к вещуну девочка, прислонив голову к его груди. – Почему господин меня боится?
– Боится? – повторил вслед за отроковицей старший жрец, задумавшись над вопросом, и туго пожал плечами. – С чего вы взяли Есинька, что Благород вас боится?
Вещун по -разному обращался к девочке, при чужих всегда на вы… Однако один-на-один, чаще мог сказать Еси – ты, словно тем более близким обращением, роднил ее с собой.
– Видела, как он следит за мной чрез окошко, когда я гуляю в садочке, – принялась пояснять юница, и, отодвинувшись немного от вещуна, воззрилась в его широкое с крутым лбом лицо. – Отодвигает завесу и смотрит… а после резко прикрывается ею… точно боится… Аль не боится, а ревнует… так С… – Есислава резко смолкла, ее белая кожа лица на щечках зарделась, от волнения, и она, поправившись, дополнила, – так Бог говорит. Бог говорит, что Благород меня ревнует к тебе, потому и подглядывает… Хочет тоже обнять, поцеловать, но не смеет. Однако его мать Собина меня не любит и мысли у нее дурные, не благостные. Бог сказал, что тебе Ксай надобно поберечься и проследить за ней. Потому как она, что-то худое замыслила… худое.
– Худое, – протянул с тревогой старший жрец и зараз обвив руками девочку, прижал к себе, желая схоронить ее всю на груди. – Худое против тебя, Есинька?
– Против нас Ксай, – мягко дополнила отроковица и туго вздохнула.
Глава пятнадцатая
В большой зале маковки четвертой планеты с зеркальными стенами, где приглушенный свет от скомковавшихся отдельными четырьмя кусками голубых облаков едва озарял помещение, находились, беседуя Димурги: Перший, Мор и Стынь. Два старших Димурга поместились на округлых бесформенных серебристо-черных креслах, принявших форму удобную Богам. Посему Мор почитай лежал в нем, и не только его ноги покоились на лежаке, но и сам ослон, столь мощно прогнулся, удерживая спину и голову почитай в наклонном положение. Обряженный в серое, достаточно мятое, сакхи, кажется, ко всему прочему еще и не свежее, Мор вроде дремал в том кресле-лежаке, прикрыв свои очи. Кроме сакхи и двух густо-фиолетовых сапфиров воткнутых в концы прямых, черных бровей и тем слегка приподнимающих уголки глаз высоко вверх, на Боге не имелось более украшений. Впрочем, за это время он стал выглядеть много лучше, прошла явственная изможденность, и кожа его светло-коричневая, сызнова наполнялась золотым сиянием. Кресло Мора поместилось супротив Першего, ноне несколько вернувшего и на свою кожу, порой принимающую почитай черный цвет, золотые переливы света. Старший Димург обряженный, как и Стынь, стоявший и опирающийся на ослон его кресла обеими руками, в золотое сакхи, ноне без венца внимательно слушал толкование сына. На младшем Димурге днесь почти не имелось украшений, кроме трех больших золотых перстня, в центре которых горели с угловатыми навершиями крупные изумруды, одетых на правую руку, да бледно-голубых хризобериллов купно усыпающих ушные раковины и мочки.
– Почему, Отец? – взволнованно вопросил Стынь, и легохонько сжал в кулаки лежащие на макушке ослона кресла руки, махом собрав перьевитые волоконца с облачной его поверхности, видимо, не в силах скрыть волнения. – Не было видения у Еси… Почему Крушец не подал зов… а прикрылся…
Бог прервался и Перший торопливо обернувшись, оглядел его взволнованное лицо, мягко за него закончив:
– Прикрылся прошлым… Судя по всему, последние фрагменты жизни Владелины. Это, очевидно, постарался Крушец, вне всяких сомнений помня, чем для вас троих закончился его последний зов, когда девочка потеряла сознание в храме, и чуть было не пострадал ее мозг. Я ведь велел всем вам троим, не только тебе, но и Дажбе, и Кручу объяснить милому малецыку, как болезненно сказывается на вас его зов ко мне. И посему ноне он постарался заменить видение воспоминанием, хотя весьма тягостным, верно все, что удалось ему сотворить. – Перший протянул руку нежно огладил склонившегося к нему Стыня по голове, и вновь вернув их на локотники, продолжил сказывать, – удивительно, что Крушец сумел сие сделать… Сумел прикрыться впитанным прошлым. Он еще так мал… как бы данное действо не нанесло ущерба ему самому. Стынь, надобно побывать у Небо и передать ему веление, осмотреть лучицу. Пусть возьмет наших бесиц-трясавиц, не полагается только на умение своих… И еще, почему вообще Дажба такое допустил? Что он до сих пор, не установил над Еси лебединых дев, замест тех, коих вывел в прежний раз Крушец? Или слишком снизил их громкость, как я советовал?
– Дажба вообще, Отец, – отозвался огорченно Стынь и отойдя от кресла старшего Димурга принялся прохаживаться от стены к стене по залу, как раз живописуя тем движением ровную линию, делящую ее на две части. – Вообще не доглядывает за Еси. Она мне уже говорила, что после того случая в храме он вроде как робеет пред ней. Почти никогда не обнимает, редко целует. И Еси очень оттого страдает, несомненно, оттого страдает и лучица.
– Дажба вельми привязан к нашему Крушецу, и, понимает, что малецык мощно сцеплен с тобой Отец… Потому надежды, что он войдет в печищу Расов вельми малы, – наконец откликнулся Мор и приотворив левый глаз, проследил сквозь ту щелочку за порывчатыми движениями, фланирующего меж ним и Отцом, младшего брата. – Ведь давеча Крушец достаточно сильно сие продемонстрировал, когда подал зов. И он был такой могутный, что я даже в дольней комнате ощутил тоску, смурь бесценного малецыка, по тебе Отец… Да и после пережитого с Владелиной, Дажба, похоже боится привязаться к Еси. Ибо осознает, что наново придется переживать ее гибель… Отец, – миг спустя весьма нежно протянул он. – Прошу скажи Стыню, чтобы прекратил свое метание по залу, у меня от того дуновения туды… сюды пред очами все колыхается.
– Малецык, присядь, мой бесценный, – умягчено молвил Перший, и, подняв с облокотницы руку, резко дернул перстами вправо. Немедля со свода, гулко плюхая, повалился скомковавшийся кусок облака, каковой достигнув черного гладкого пола, шибутно обернулся в голубое с ровным ослоном кресло. – Не кружи по залу, прошу тебя. – Стынь тотчас застыл посередь залы, и, повернув голову в направлении старшего Димурга, уставился на него. – Надобно все это передать Небо… Все как сказывает Еси. И конечно, не забудь, как отправишься к Небо на хурул, одеть венец, чтобы он тебя не прощупал.
Стынь напряженно взирающий на Першего, суетливо дернул плечом, и, не скрывая своего недовольства то ли на Мора, то ли на Дажбу, поспрашал:
– Так и передать? Передать Небо про Дажбу, но зачем?
– Поколь мы толком не вступили в соперничество за Крушеца, – отметил старший Димург и провел вытянутым, указательным перстом по своим объятым зыбким золотым мерцанием полным губам. – Нельзя, чтобы Дажба был так отрешен от девочки, от лучицы… Это не благостно скажется на столь чувствительном нашем Крушеце, каковому надобно, чтобы каждый Зиждитель дарил ему свою любовь. Я же о том тебе сказывал, мой любезный, Стынь. Сейчас, когда Боги подле, ваша любовь, нежность, теплота, все впитается в плоть и наполнит саму лучицу, с тем поддержит в тягостные моменты обитания в человеческом теле. Так, что не откладывая побывай, моя бесценность у Небо. И один-на-один поведай обо всем… Не только о разговорах с Еси, но и произошедшем с ней. А вообще, что бес тебе сказывал про Дажбу, ты установил его, как я просил? Где малецык бывает на Земле?
