Есислава резко дернулась от вещуна в бок, единожды сбросив с его шеи руку, и испуганно зыркнув на него, малозаметно вздрогнула.
– Что ты? Что ты моя милая, моя душа… Есинька, – полюбовно продышал Липоксай Ягы, и, обхватив руками плечи, крепко прижал ее к своей груди. – Не бойся, не бойся меня. Я ни кому, ни кому не скажу про Бога Стыня. Моя Есинька, будь спокойна. Я уже давно догадывался про твое общение с этим Богом… особенно, – вещун смолк и не стал пояснять девочке, с какого времени о том догадывается, або не раз в толкованиях с ней подмечал те странности. – Давно, но я все не имел возможности в том убедиться, оно как ты всегда скрытничала… Однако, меня Есинька тебе не надо бояться. Ты можешь со мной быть откровенна, но только со мной, – старший жрец сказывая ту молвь, ласково гладил девоньку по волосикам, успокаивая своей нежностью. – Лишь со мной. Более ни кому, ни кому о том общение с Богом Стынем не говори… Не говори, что он приходит, учит и помогает… ведь он помогает?
– Да, помогает… Это Стынь даровал снадобье от степной лихорадки, – ответила Есислава, и тотчас тревожно мотнув головой также тихо, как сказывал старший жрец, дошептала. – Но я не могу… Не могу говорить о его помощи, абы Стынь не позволяет… Ксай, – отметила она немного спустя, – а почему люди боятся темных Богов: Стыня, Першего, Мора? Почему называют их темными и плетут про них, чего нет на самом деле?.. Знаешь, Ксай, – продолжала говорить отроковица, точно и не нуждалась в ответе, жаждая только одного, наконец-то высказаться и поведать то, чем сама была переполнена. – Это не верно, что Небо родился первым… Не верно, что Боги ведут меж собой войну, защищая одни свет и добро, другие тьму и зло. Не правда, что Перший желает подражать Небо и в начале начал бился с ним и его сынами. Потому как на самом деле первым родился Перший, поелику в первый миг была тьма, лишь потом появился свет и Небо. Потому как Перший и Небо братья… Сыны одного Родителя, как и иные Боги. И меж ними не может существовать войны, распри, брани ведь они все суть едины! Едины! Так сказывал не только Стынь, но и Дажба, и Круч… Только они просили меня никому это не объяснять, так как Боги не встревают в уделы людей и не влияют на человеческий путь, уважая их выбор. Они вмешиваются в судьбы только определенных людей, таких как я.
– Потому как ты, моя душа… моя Есинька, – проронил на одном дыхании потрясенный речью ребенка Липоксай Ягы и также как и девочка от той молви надрывно вздрогнул всем телом. – Ты не человек, а божество… Оттого я всяк раз испытываю трепет, стоит только мне коснуться тебя… моя… Вся моя Есинька.
Старший жрец, теперь и вовсе подняв девочку со скамейки, посадил на колени, да укутав в одеяльце, плотно притулил всем тельцем, к своей мощной груди, недвижно застыв. Какое-то время подле скамейки царила тишина, замер не только вещун, но и Еси… затихла, кажется, и вся природа, как сие бывает в горах. Когда ни птица, ни зверь, ни даже порыв ветра, ни вздохнет, ни подаст зова, словно страшится этих высоких высеченных мощными руками сынов Асила скальных горных пород. Вероятно, криво вырубленных острым наконечником топора и единожды ладно подогнанных могутным молотом, сверху для красоты присыпанных плотным слоем снега, леденящего не только тело, но и душу… Душу, так возвеличиваемую, почитаемую человеком, а быть может всего-навсего выдуманную им… Как и многое иное, чего людской род касается и по собственной ущербности, недостаточности знаний и информации вместо того, чтобы понять да разобраться, наделяет всякой небывальщиной.
Тихий стрекот сверчка притаившегося, где-то на цветочной клумбе, расположенной в шаге от скамейки, мгновенно вернул этому вечеру наполненностью звуками, и дыхание самого бытия. Нежданно вельми раскатисто запели лягушки укрывшиеся в прудике, словно стараясь заглушить зазвончатую трескотню сверчка, и тотчас их поддержал далекий «клюю… клюю» выводимый махой совкой, долетевший справа и разком отразившийся пронзительным «тюю… тюю» слева.
– Знаешь Ксай, – вновь заговорила Еси, желая излить все дотоль тяготившее ее тому, в чьей любви была уверена. – А после того, как на меня напали… Ну, те… те люди, Дажба приставил ко мне лебединых дев. Он мне сказал, что лебединые девы теперь всяк миг будут за мной приглядывать и коль мне будет угрожать опасность немедля ему о том сообщат… И тогда он придет и призовет Стыня, и Круча… И меня более никто… никогда не огорчит, – дополнила она свою горячую речь, каковую за эти дни не раз ей проговаривал младший Рас, стараясь успокоить.
– Бог Дажба так сказал? – вопросил Липоксай Ягы и встревожено принялся озираться, поворачивая голову не только вправо, влево, но и вскидывая ее вверх.
– Да, нет, – звонко засмеялась девочка, и сызнова вздев ручку, провела перстами по щекам и губам старшего жреца так, что тот не преминул их поцеловать. – Ты их не увидишь, как и я. Они мне приснились… Приснились и после того я стала их слышать. Посему и спросила Дажбу. Он удивился, дюже долго меня ощупывал, точно я вновь захворала, а после подтвердил мой сон и сказал, что лебединые девы будут днесь за мной присматривать.
– Лебединые девы, – протянул задумчиво Липоксай Ягы, и, узрев, что из-под одеяльца выглянула ножка отроковицы, обряженная в высокий шерстяной чулок, торопливо ее прикрыл. – По верованиям дарицев, это дочери Морского Бога и его супруги, хранительницы рек, озер и крыниц. Их ровным счетом шесть, и являются они олицетворением весенних дождевых вод, облаков, каковые могут принимать человечий облик. Когда же они имеют образ птицы, то перья у них белые, головка красным золотом увита, да скатным жемчугом усажена. Это великие богини, оные почитаемы дарицами, так как владеют тайной напитка бессмертия, обладают живой и мертвой водой. Сбрасывают лебединые девы птичий облик и обращаются в воинственных дев-валькирий, выступающих на стороне воинства Прави. Они также сопровождают погибших на поле брани ратников, в Небесный сад Бога Дажбы.
– Не-а, Ксай… Нет никакого Небесного сада Бога Дажбы, – очень тихо молвила юница и туго вздохнула, тягостно переживая, что своим толкованием могла расстроить вещуна. – Так Дажба сказал… А лебединые девы совсем не такие, как говорят про них байки. И они вообще не похожи ни на людей, ни на птиц… Это необычные создания которые приставлены к людям затем, чтобы Боги могли знать, что происходит с таким человеком все время. Однако, сам тот человек лебединых дев не видит и не слышит… И он не может через них общаться с Зиждителями… А похожи они… похожи.
Есинька смолкла и замерла, припоминая и сам вид тех изумительных созданий и слова которыми можно было б их описать.
Глубокой ночью, несколько дней назад, уже здесь в поместье «Рябые скалы» Есинька увидела странный сон. Она как всегда почивала в своей опочивальне на ложе, устланном белыми атласными простынями, с раскиданными по ее поверхностями подушками, подпиханными не тока под голову, но и под руки, ноги, укрытая белым пуховым платком. Нежданно густое марево белого дыма сменилось на сводчатый потолок ее комнаты, а миг погодя отроковица углядела тонкие паутинчатые сети, купно развешанные в некотором отдаление над ней и по форме напоминающие овал. То были серо-голубые, тонкие волоконца, переплетенные меж собой и сверху образующие точь-в-точь пухлые, расхлябанные облака, где края правильного овала имели отдельные бородки, схожие с перышками. В том однородном дымчатом теле единожды виделись вплетенные, аль вспять выступающие тончайшие жилки едва колеблющееся, не только самими нитями, но и облачными припухлостями. В навершие того создания явственно просматривалось более плотное скопление хлопьевидных завитков, живописующих облик человеческого лика, вельми плоского, и единожды нарисованного, но даже при этом кажущего, и объемные очи с пупырящимися внутри златыми огнями, и вдавленную форму носа, и плотно сжатые губы. Перепутанные, витиевато закрученные волокна, как облаков, так и паутинчатых нитей изображали долгие, распущенные волосы по окоему тела.
