– И, да, Мерик, – вслед черту вельми недовольно отметил Перший. – Оболтус ты такой, кинжал сними, сколько можно о том сказывать. Не хватало еще, чтоб тебя с кинжалом увидел Воитель и расстроился, ибо дарил его не тебе воровливая бестолочь.
Мерик разком обхватил рукой покачивающийся взад… вперед меч, и, прижав к ноге шибутно пригнув голову нырнул в стену, отчего последняя, точно испугавшись, даже не пустила по зеркальной своей поверхности и малой ряби. И как только пропал черт, гулко всхлипнула дотоль лежащая на полу бесица-трясавица.
– Ну, чего… чего ты расхныкалась, Трясца-не всипуха, – голос Бога наново зазвучал мягко. – Подымайся и принеси девочке чего-нибудь… У нее шла кровь, и ощущается слабость во всей плоти… Слышишь? – все также благодушно и вместе с тем властно дополнил Димург.
И бесица-трясавица подскочив на ноги, приоткрыв свой рот, да гулко хлюпнув, отозвалась:
– Господь Стынь заставил меня осмотреть госпожу. И я значимо почувствовала напряжение лучицы и охватившую ее боль.
– Боль? – переспросил Перший и теперь каждая жилка на его лице дрогнула, а полные губы затрепетали, так как дотоль трепетала плоть Еси.
– Да… боль, Господь Перший, очень резкая и сильная, – добавила Трясца-не-всипуха и внимательно зыркнув на сидящую девушку, своим одним оком, поспешила вон из залы, также, как и ушедшие до нее, тукнувшись в стену.
– Пусть, Стынь отнесет меня домой, – тихо протянула Есислава, потому как он мягкости, что плыла в тоне старшего Димурга при общение с сыном и созданиями, вновь почувствовала огорчение.
– Немного погодя, моя любезная девочка, – проронил Бог, вложив в каждое сказанное им слово еще больше нежности и теплоты, и тем, снимая горечь девушки. – Я, непременно, отправлю тебя домой, но погодя. Поколь, раз ты прибыла ко мне в гости, прошу тебя задержаться.
Перший теперь резко вздел руку и тем взмахом, словно сорвал со свода часть облаков да единожды сбросил их позадь себя, где они сформировались в виде пузатого кома, несколько топорщившегося своей угловатой макушке. Неспешно Бог опустился в облачные пары, и одним своим касанием, обратил ком в подобие кресла с высоким ослоном, и покатыми локотниками.
– А, где твой трон, простой… Как сказал когда-то Седми, у Отца все всегда просто, – молвила поспрашая Еси, узрев как желтоватая поверхность кресла Бога сменила тональность на более землистый цвет. – Тот, что находился в похожем на эту залу помещение. Там еще было ночное небо в своде и звезды… Ты, там принимал Владу.
И сызнова тугая боль дернула голову юницы и во рту стала ощущаться кисловато-кровавая слюна.
– Не будем покуда о том говорить, – негромко протянул Перший. Он так и не оперся спиной об ослон кресла, всего-навсе обхватив перстами края облокотниц напряженно замер, взволновано всматриваясь в изменяющиеся от боли черты лица девушки.
В залу сквозь теперь явственно разошедшуюся на части зеркальную стену вернулась Трясца-не-всипуха, в руках сжимающая высокий прозрачный кубок на золотой ножке с колыхающимся внутри густым голубым напитком. Она торопливо направила поступь к креслу девушки, и, остановившись подле, протянула к ней сразу обе руки. Правую длань бесица-трясавица бережно подсунула под голову Есиньки, и, обхватив ее, немного приподняла с ослона. И тотчас приткнула к ее губам край кубка, принявшись медлительно поить принесенным вязким, сладко-терпким напитком, который не только снял с плоти последней слабость, но, и, надавив, вогнал в глубины желудка всю кровавую слюну. Бесица-трясавица влив в Еси весь отвар, убрала от ее губ кубок и левыми перстами прощупала на правом запястье пульс, заглянула, приподняв верхние веки, в оба глаза. При этом, испустив из своего единственного ока серый, разрозненный, тонкий луч, нежно огладивший кожу лица юницы.
– Что? – вопросил Перший, стоило бесице-трясавице закончить свой осмотр и положить правую руку девушки на облокотницу.
– У госпожи вельми мощное утомление, нужен отдых, – торопко отчеканила Трясца-не всипуха своим может и скрипучим, но ноне более не пискляво-хныкающим гласом, и развернулась в сторону, сидящего на супротив Еси, Бога. – Лучицу поколь лучше не колыхать… Наши предположения, думаю, правильны, раз вы Господь Перший тут и вмале отбываете.
– Отбываю к Родителю и, да, ваши с Отекной предположения правильны, – достаточно низко откликнулся старший Димург, словно стараясь скрыть прозвучавшую боль в голосе. – А, что с глазом у девочки?
– Орган погиб, зрение восстановить не удастся, Господь Перший, что в целом мы также предполагали. Сейчас лучшее, что можно предложить, это пересадка, – незамедлительно пояснила бесица-трясавица, и вельми гулко вздохнув, самую малость сотряслась всем телом.
– Ну, об этом позже… позже потолкуем не сейчас. Я улетаю вскоре. Все распоряжения, я уже отдал Отекной, потому как тебя не нашел, – много понизив тембр гласа, досказал Перший и неторопливо притулил спину к ослону кресла, тем самым потревожив допрежь, точно почивающую змею в венце незамедлительно отворившую свои очи и уставившуюся на бесицу-трясавицу. – Выдай свои рекомендации нежити, и снабди их необходимым лекарством в дорогу. Иди, поколь… если, что понадобится, я позову.
Трясца-не-всипуха шибутно кивнув ноне уже не раз, а как-то значимо многажды, поспешила вон из залы… оставив в ней сидящих друг напротив друга человека и Бога.
– Что такое пересадка? – вопросила девушка, стоило им остаться в зале вдвоем.
Одначе, Бог все еще неотступно смотрящий на Еси, и в своем могутном росте делая ее совсем хрупкой, никак не отозвался.
– Почему ты мне не отвечаешь? – в голосе юницы послышалось недовольство и она легохонько вздрогнула, не в силах переносить, как ей показалось безразличие старшего Димурга. – Ты на меня сердит?
– Сердит? – повторил Перший поспрашания, медленно растягивая слово. – Нет, моя дорогая мне не за что на тебя сердится, – добавил он, вкладывая в свою речь мягкость и вроде поигрывая тональностью звуков. – Я лишь встревожен твоим состоянием, посему отвечаю на те вопросы, кои тебя успокоят, а не принесут дополнительного волнения, – и Бог, наконец, улыбнулся девушке так, что по его полным губам в разных направлениях заструились крошечные золотые искорки.
Есинька узрела ту легкую зябь кожи Першего, и ощутила внутри мощное желание кинуться к нему, да, припав к груди, как она делала в отношении Липоксай Ягы, ощутить отцовскую любовь, ту самую в которой нуждался Крушец. Взгляд девушки, словно ведомый желанием лучицы просквозив по лицу Бога, прошелся по плечу и застыл на левом предплечье, лежащем на облокотнице. Тело Есиславы резко дернувшись, подалось вперед… туда к долгой, сухопарной руке Першего… Густой дымкой проплыло воспоминание… Темно-коричневая кожа, подсвеченная золотым сиянием на левой руке, смыкающая пред очами пространство густо запылала. Золотые крупные вроде капель искры купно облепили всю поверхность наружного покрова руки, полностью поглотив на ней коричневу. Еще миг и кожа натянувшись дала малую нитевидную трещинку, пролегшую от кончика указательного пальца вплоть до локтевого сгиба, а после резко разорвавшись, раздалась в стороны. И гулко прозвучал бас-баритон, единожды властно и полюбовно дыхнув: «Крушец! В род Оньянкупонг!»
