Чудилось, что на марную поверхность космоса, схожую с водной гладью, лишенной какого-либо колыхания, малыми пятнами нанесли черный цвет. А в центр и вовсе плеснули вязко густую субстанцию, коя стала медленно расходиться по верхнему слою той водицы, закрученной по спирали дымчатой круговертью. Справа от растекающейся черной суводи, впрочем, как и слева, сверху, снизу находились блистающие россыпи нежно-голубых звезд со зримо долгими расходящимися лучами. Звезды инолды смотрелись такими крупными, что их лучи превращались в туманные сияющие участки, скрывающие под собой и обок себя, мощные куски сине-фиолетового полотна космического пространства. Местами звезды, вспять выглядели скоплением мельчайшего просыпанного сквозь сита проса, где значимо были отдельны друг от друга одиночные небесные тела, вероятно, только кажущиеся такими крохами.
Внушительные сияющие полосы мироздания, где свет колебался от бледно-голубого до насыщенно синего, окружали круговерть слева, и яркими тремя клоками излучения спускались куда-то вниз, словно скатываясь с суводи мешая в местах стыка голубой тон в фиолетовый. Окрашивая и одновременно придавая космической дали лучезарные, пурпурные прорехи лишенные, аль поевшие сами звезды, одначе, сберегшие движение, похожее на едва заметное трепетание. Несомненно, тот вид за стеклом люкарни жил, существовал, хотя и казался на первый взгляд лишь живописной картинкой. Впрочем, его мощь, ощутимая даже сквозь стекло, незначительным, медлительным своим ходом, дыханием, колыханием наполнила и векошку, самую малую толику точно ударив в люкарню чуть слышимым дуновением, может пронесшегося там, где-то в безбрежности космического ветра.
– Ах! – глубоко задышав, наконец, проронила Еси и тело ее дрогнуло. – Как красиво! Как мощно! Что это?
– Это далекий космос… безбрежность… Отческие недра, где властвует Родитель, – пояснил участливо Перший, ощутив окутавшее девушку волнение. – Мы можем идти? – вопросил он приглушенно, теперь уже не скрывая своей тревоги.
– Да, пойдем, – вяло произнесла Есислава.
Она внезапно почувствовала усталость и не столько связанную с болезнью собственного естества, сколько от увиденной мощи за стеклом люкарни. Юница сомкнула глаза, положила голову на плечо Бога и замерла, позволяя себя унести, а внутри ощущая огромное желание неотрывно смотреть на то самое расплывающееся черное пятно суводи в Отческих недрах Родителя. Перший, торопливо, будто страшась, что Еси передумает, направил свою поступь к завесе, едва слышно, чтобы не нарушить легкого колыхания самой векошки, шепнув:
– Девочка моя, не открывай только глаза, и ничего не бойся. Я подле вас… Подле вас обоих.
Глава семнадцатая
Есислава прерывисто вздохнула и на место влажно-стылому воздуху, правившему внутри ее груди, и дотоль резко заскочившему в рот и вроде даже в легкие, пришел сладковато-мятный, теплый пар. Он окутал своей нежностью весь мозг изнутри, заколыхав в нем все чувства, мысли, движения… Еще доли секунд и закачался сначала Крушец, такой явственно проступивший в смаглом сиянии, а после и само тело девушки. Дымчатое воспоминание просквозило столь быстро, оставив всего-навсе расплывчатый облик когда-то виденного. И в нем мельчайшая золотая искорка нежданно пронеслась обок лба юницы, задев своим горящим дыханием кожу на нем. И с той же быстротой вонзилась ей в левую ноздрю, пронзительная боль окутала и сам нос, и лоб, и мозг Еси… И тотчас испуганный, детский плач плотно накрыл пространство округ, однозначно вырвавшись из ее приоткрытого рта. Вероятно, прошла толика времени, когда малое тельце дитяти подняли из покатой люльки на руки, и, прижав к теплой напитанной любовью и молоком груди, принялись укачивать. Теперь и вовсе явственно проступили черты лица женщины с широким, плоским носом, толстыми губами и крупными карими очами, признаком отпрысков Господа Першего, со светлой кожей и русыми волосами, как признак отпрысков его младшего брата Зиждителя Небо.
Еси отворила глаза, вроде даже ощутив как ее резко перестав качать, положили на теплую землю, досель пригретую солнечными лучами, и ощутимо зачем-то толкнули в плечо. Девушка лежала на левом боку, и пред ней покачивались, наклоняясь по единожды прописанному дуновению ветра вправо… влево короткие, рыже-смаглые колоски пшеницы, цветом напоминающие суть сияния Крушеца. Прямостоячие стебли с плоско-линейными листочками едва таращились из золотистого покрова оземи. Тем не менее, явственно смотрелись одиночные янтарного цвета колоски, расположенные на стержне колосьев двумя рядьями и испускающие из себя легкое рыжее сияние. Уходящие вперед пожни пшеницы, где-то вельми не близко сливались с безбрежным бледно-желтым краем раскинувшегося над тем полем небосвода без присущих ему облаков, солнца аль звезд, одначе, излучающего легкое едва ощутимое туманное марево, наполненное одновременно светом и теплом, а потому будто парящее.
Еси ощущая не только сие плывущее окрест нее тепло, но и слабость в теле, кружащую дымку внутри головы медленно поднялась с земли и только когда села, приметила правым глазом сидящего чуть позади Першего. Бог поместился также как и девушка на оземи, подогнув ноги в коленях, и неотрывно смотрел куда-то вдаль. Ноне старший Димург приобрел свой положенный рост и возвышался над Есиславой могутной стеной. Золотое сакхи без рукавов нежно блистало в такт его коже, напрочь потерявшей положенную ей коричневу. Теперь кожа точно обрела свой истинный цвет – золотой… Цвет которым была насыщена вся плоть Бога, и даже черные кудерьки Першего подсвеченные тем полыхание казались ноне тоже златыми, только явственно карими оставались его очи, полностью поглотившие и склеру, и зрачок.
Вздев вверх голову, Есинька малеша глазела на округлую грань его подбородка, а после, обернувшись, узрела позадь фигуры Бога мощное древо. Высокорослое, с невообразимо боляхным стволом, каковым оно полностью заслонило обзор заднего вида, словно там позадь него ничего и не было. Великолепный в обхвате ствол, оный не сразу удалось бы обойти, был сравнительно ровным. Желтоватая кора на нем без каких-либо изъянов, трещин, выемок аль отслоений имела в неких местах поперечные вытянутые рыжие отвесные полосы, напоминающие чечевички на березе, допрежь растущей в Дари. Дюжей и конической формы с крупными ветвями, что росли частью почитай горизонтально, и лишь кое-где с легким наклоном вниз смотрелась крона дерева. На ветвях таких же желтовато-смаглых располагались золотистые аль вспять молочно-белые, ромбиком, и точно опушенные с обеих сторон, по краю еще и малешенько зубчатые, листочки. Чудилось, они еще и покрыты легким, клейким налетом от которого и поблескивают, под тяжестью которого синхронно трепещут, наклоняясь то вверх, то также единожды вниз. Из земли, подходя к самому стволу, вылезали раскинувшиеся в разные стороны широкие корни. Они своими высокими спинами угловато-сплющенными в навершие и утолщенными ближе к почве, имеющие гладкую поверхность и чудной бледно-красноватый цвет яростно исполосовали подступы к самому древу. Порой на тех вылезших из почвы корнях поместились замершие пучки пшеницы, напоминающие поросшие травами лесные прогалины. Справа и слева от древа, там, где оно массивом своего ствола и кроны не скрывало обзор, лицезрелись злаковые поля с едва шевелящимися колосками пшеницы, поигрывающей янтарной капелью зерен. А верхние ветви дерева точно уперлись в свод неба, аль это просто так казалось, ибо могучая его крона терялась в том сияние.
