И тотчас внутри Есиньки, проскочил, всколыхав не только саму плоть, но и заключенного в голове Крушеца, мощный надрывный страх, также стремительно сменившийся на душащую тоску по старшему Димургу.
– Почему нет? – объемный бас Стыня зазвучал надсадно, тем он явно желал скрыть своего раздражения, ибо после произошедшего с Мериком, последнее время, ощущал возникающий как-то вельми взрывоопасно гнев. – На приглашения Небо ты постоянно отвечала, нет… Но почему нет и на приглашение Першего?
– Просто не хочу, – немедля откликнулась девушка и энергично закачала головой, стараясь согнать окутавшую бледность лица. – Да и мне надо уходить… Тут больно жарко… душно… Пойду во дворец там прохладнее и дышать легче, – дополнила Есислава.
И, не мешкая, развернувшись, да более не оглядываясь, она поспешила по дорожке во дворец. Оставляя позади себя возлюбленного… Ощущая острую боль от своей отрешенности и поведения, единожды сердясь на Крушеца и себя, понимая, что лишь страх связанный с его болезнью, мешает ей быть подле милого Стынюшки.
Зиждитель еще чуток неотрывно смотрел в сторону уходящей девушки, а после в мгновение ока обратился в горящую золотую искру, и, свершив едва зримый полукруг, врезался в правую покачивающуюся руку Еси… Так, что миг спустя она, поперхнувшись воздухом, узрела себя в зале маковки. Приглушенный свет облаков, приобретших фиолетовые полутона, свода ноне слегка озаряли помещение с зеркальными стенами и стоящим посредь зала деревянным троном Першего. Искра и здесь свершила коловращательное движение, зараз отразившись в стенах, и словно выпустила из себя Есиньку. Ноги девушки коснулись глади пола, а золотая крупинка ярко блеснув, вдарившись в зеркальную стену, пропала.
– Стынь! – обидчиво вскрикнула вслед Богу Есислава и потрясла головой, степенно обретая и собственную плоть и понимание того где оказалась.
Лишь минуту спустя молодая женщина узрела пред собой трон и сидящего в нем Першего, обряженного в серо-сизое сакхи, одначе, без венца. Короткие, черные волосы Бога курчавились днесь много больше, а полные губы живописавшие улыбку густо переливались золотым сиянием.
– Девочка моя, – по теплому произнес старший Димург и протянул в сторону стоящей девушки поднятую с облокотницы левую руку. – Так рад тебя видеть, моя любезная.
– Только не прощупывай меня, – спешно дыхнула Есислава и тотчас укрыла лоб и лицо ладонями. Тем самым думая, что спрятала от взора Бога свои мысли и переживания.
Впрочем, Зиждитель подключив беса на себя, обо всех мыслях и переживаниях молодой женщины уже знал, потому и велел сыну принести ее на маковку, даже против желания.
– Не буду моя бесценность. Не буду, только не тревожься, – нежность в бас-баритоне Першего уже непросто звучала, она пела, успокаивая Еси своей отцовской любовью. – Подойдешь ко мне? Или я тебя, чем огорчил?
Димург сие, кажется, и не говорил, он выдыхал с таковой нескрываемой тревогой и любовью, что Есинька порывисто дрогнула. Она рывком убрала с лица руки, и, воззрившись на Першего ощутила острую, пронзительную и всепоглощающую тоску, владевшую ею весь этот срок. И посему более немедля, боясь захлебнуться той смурью, сорвалась с места и кинулась к протянутой руке Бога… Сейчас жаждая одного, хотя бы прикоснуться к трепетно колышущейся коже на кончиках его перст. Старший Димург не менее стремительно выкинул вперед и другую руку да подхватив девушку подмышки, подняв, усадил себе на колени. Он нежно приобнял ее правой рукой, схоронил всю голову в ладони и прижав к груди, замер… застыл… окаменел…
И поплыла… заколыхалась песнь любви, составляющая Бога и человека… Созидающая и одновременно разрушающая… Преображающая и изменяющая. Основой которой было не только естество Першего, но и плоть Есиславы… Чувственная, трепетная, ласковая плоть девочки, что ноне несла внутри себя одновременно принадлежащее лишь Богам и лишь людям. И в такт той любви медленно колыхали марными полотнищами облака в своде залы, степенно растворяясь в его поверхности.
– Так соскучилась… так… За всеми Богами, – едва слышимо шепнула Еси и прикрыла очи от наступившего спокойствия, которое, как теперь она понимала, могло быть только обок с Першим, обок Зиждителей да легохонько вздохнула.
Димург медлительно склонился к девушке и прикоснулся губами к макушке, участливо протянув:
– Почему тогда не приходила? Небо ведь звал, многажды, как мне было доложено.
Есинька приподняла голову и уставилась на край нависающего над ней округлого подбородка, озаряемого с под кожи золотым сиянием, рассыпая окрест себя малозаметное полыхание.
– Наверно Стынь или Дажба тебя чем-то огорчили, – нескрываемо расстроено молвил Перший.
Ноне Господь хотел, чтобы девочка ему доверилась, только так он мог ее успокоить, поддержать. Потому и вел толкование в таком направлении.
– Нет, они меня никак не огорчили… просто, – сначала не смело, но затем с тревожным нарастанием в речи произнесла Еси, и тело ее окутанное мощно-властными руками Бога сотряслось. И тотчас внутри дотоль подающий о себе, как о личности толчками Ярило замер. – Просто… я боюсь… боюсь, что, – теперь молодая женщина и вовсе захлебывалась словами. – Боюсь, что войдя на маковку более не увижу Землю… Липоксай Ягы. – Есислава надрывисто дернулась в бок, точно стараясь вырваться из рук Господа, и из глаз ее выплеснулись на щеки слезы. – Опять… опять появились воспоминания… посмотри… посмотри.
Она резко вздернула вверх голову и в упор зыркнула в лицо Зиждителя, разрешая тому прощупать себя, познать, прочитать… Крупные, почти черные радужки глаз Першего поглотившие и всю желтовато-белую склеру воззрившись в саму суть девушки наполнились мглистой, схожей с космической безбрежностью темнотой. Плотные потоки разлитого по поверхности воды молока выплеснулись точно из самых глубин. А миг спустя голубо-белые туманности едва зримо колыхнули размытыми границами жаждая соединиться с самой сине-черной далью космоса, с ярчайшими скоплениями боляхных в размахе белых пежин, с очами Першего и верно с разгоряченным мозгом Есиньки.
– Тише, мой милый, тише, – донесся откуда-то издалека голос старшего Димурга, лишь после услышанного возвращая Есиньку в бытие, живописуя наклоненное над ней лицо Бога. – Не нужно о том тревожиться. Надо было давно поговорить со Стынем или прийти к Небо. И рассказать о виденном, и все было бы предельно понятно обсказано. Еси, – тонально пропел старший Димург и девушка более осмысленно воззрилась в его лицо. – Это не воспоминание… нечто другое… Скажем так, абы было понятно… Это вытяжка для твоего мозга.
– Вытяжка? – удивленно переспросила Есислава и приподняла вверх свои покатые плечики.
– Да, моя бесценность, вытяжка, снадобье, зелье, настой, – протянул Перший и ласково просияв молодой женщине, сызнова прижал ее голову к своей груди. – Не ведаю, как тебе объяснить доходчивей. Словом это действие лекарства заложенного внутри Родителем, чтобы всякий раз когда охватывала тревога тебе виделась космическая даль… Даль, которая могла бы умиротворить.
– Значит Крушец не заболел, – успокоительно отозвалась Еси и развернувшись припала лицом к груди Бога схоронив в сизой материи сакхи свое лицо.
