– Да, госпожа, на сфероид. Только там вас можно осмотреть. Вас и вашего малыша, – он на немного прервался, по его красивому лицу легкой зябью просквозило волнение, оное отозвалось не только в черных, пухлых губах, но и шелохнулось в длинных, темных с проседью волосах. – Господа ради, дражайшая наша госпожа, простите меня и мой народ, коли мы вас огорчили своей предвзятостью к людскому племени.
Днесь в голосе, движениях императора было столько скорби, неприкрытой печали, что Есинька легонько вздохнула, сопереживаючи ему. Не менее огорченным выглядел и стоящий подле нее Кентавр, склонивший низко голову. Девушка протянула руку и нежно огладила его короткие, черные, жесткие волосы, да также ласково прошлась перстами по щеке. Лекарь торопливо подхватил руку госпожи, и, приникнув к тыльной стороне пясти зримо сотрясся.
– Нет, не столько огорчили… сколько ошарашили.., – негромко протянула Есислава, теперь явственно идущая на контакт с этим племенем. – Просто я была не готова к тому, что услышала. И мне всегда казалось люди много лучше… И достойны хорошего отношения от Богов.
– О, госпожа, конечно достойны, – поддерживающе молвил Кентавр, и, подняв голову, воззрился с нескрываемым обожанием на молодую женщину, поколь не выпуская ее руку из своих. – Я просто погорячился, высказываясь на ладье… Не думал, что мои слова произведут такое действие на вас. Простите Господа ради меня.
– Но потом… после, – с мягкостью глядя на лекаря продолжила говорить Есинька. – Я много думала и поняла. Наверно, правы вы, ибо знания ваши много обширнее моих, как и опыт жизни, наблюдения. И мне стало страшно, что люди имеющие столь много общего со мной могут совершать такие казни, подвергать своих собратьев пыткам и получать от этого если не радость, то удовольствие. Я вспомнила, что встречалась с такими людьми. От одного из них пострадала сама, а от другого лучица.
Девушка смолкла и перевела взор на Китовраса, словно проверяя, ведает ли тот о чем она толкует. И так как император рывком склонил голову, поняла, что тот не просто знает о Крушеце, но и ведает о тех событиях из-за каковых она оказалась у Родителя.
– К несчастью госпожа людское племя очень жестокое, – негромко пояснил Китоврас, и ухмыльнулся, вроде не в силах сдержать выливающуюся из него правдивость. – И мне не раз случалось с этим встречаться, особенно по младости лет, когда я воспитывал отпрысков Господа Першего в Галактике Весея, созданной Родителем в честь рождения Господа Мора. Иногды та жестокость потрясла мою суть… Посему спустя время я сменил обязанности наставника воинского искусства при взращиваемом человечестве, на градостроителя… А чин императора получил много позже из рук рожденного Господа Стыня. В печище Димургов Господом Першим установлена такая традиция, что рожденный Господь назначает нового императора Северного Венца… И мне посчастливилось построить пирамидальные храмовые комплексы не только Господу Стыню, будучи в чине логофета, но и Зиждителю Дажбе и Богу Кручу, уже держа на своих плечах императорские полномочия. А обязанности наставника я оставил, потому что не сумел совладать с собственными чувствами, принять, как есть саму сущность людского племени… Сущность основой которого, увы! являются в большей степени отрицательные качества. Оные, право молвить, исправить одним воспитанием невозможно, для того, чтобы дурное в человечестве не развивалось необходимо создать особые законы и условия жизни. И, увы! постоянно все это контролировать… – Китоврас горестно вздохнул, и, вздев вверх левую руку, огладил перстами поверхность лба, тем напомнив Еси Першего. – Много позже, когда я уже стал императором, – продолжил толкование погодя Китоврас. – Я попробовал в определенных системах нашей Галактики внедрить данный контроль и четко сформулированные постулаты, законы жизни в людском обществе, одним из основных условием которого являлся примитивный образ существования. И мы добились определенных в том успехов. Нельзя, вероятно, сказать, что люди на тех планетах счастливы, обаче, что довольны собственной жизнью однозначно. И жизнь их наполненная трудом, общением с себе подобными и близостью к природе сравнительно ровная, без потрясений.
Есислава никак не отозвалась на молвь императора, потому как задумалась. А задумавшись, осознала, что на самом деле Китоврас любит людей, стараясь им помочь, создавая стабильный, спокойный уровень жизни. Верно, ощущая, что та самая человеческая ущербность нарочно прописана в их генах. И вместе с тем осознанием, как-то волной пришла теплота к Китоврасу, и, в общем ко всем гипоцентаврам, каковые старались, хоть малой крохе человечества создать ровную без потрясений, войн, голода, болезней жизнь. Потому, когда император оповестил о прибытии и Кентавр вновь поднял ее на руки, не только обняла лекаря за шею, но, и, прижав к его груди голову замерла. Тем движением, теплотой растапливая самой же созданную отрешенность.
Как такового осмотра, к которому девушка привыкла от знахарей и кудесников, не было. Китоврас проводил Кентавра с Есиславой на сфероид, и, доведя до лекарской половины оставил, пообещав вернуться после осмотра. Лекарь внес девушку в овальной формы комнату, с низким сводом, оный, кажется, задевал головой. Густое белое сияние наполняло не только само помещение, но и стены, потолок, пол так, что Еси почудилось, обок них курится легкий пар, создавая общее дымчатое пространство. Лекарь уложил девушку на ровную белую, плоскую кушетку. Одна из сторон которой упиралась в неширокую, подпирающую свод трубу, гладь которой была расчерчена желтыми искорками на равные промежутки.
С тем же трепетом, что Кентавр нес, он заботливо поправил ее руки, одернул книзу синий подол сарафана, огладил волосы, а после снял с одного из ряда трубы плоские искорки-ноготки и прилепил их к вискам девушки. Те круглые ноготки, как оказалось, связывались с самим рядом искорок на трубе тончайшими, багряными волоконцами.
– Сейчас вы поспите, дражайшая госпожа, – ласково произнес Кентавр и широко улыбнувшись, явил ровные, белые ряды зубов, где в верхних резцах блеснули два крупных синих сапфира, вставленных в саму их гладь. – Совсем немного и вмале пробудитесь, только не волнуйтесь. И еще раз прошу вас простить меня за огорчение… Господа ради…
Эти слова до девушки едва доплыли, ибо она внезапно почувствовала такую слабость, что тягостно сомкнула веки, пред тем приметив, как в помещение, чрез на миг разошедшуюся створку, вступили еще два гипоцентавра. Оба гнедой масти и обряженные в отличие от Кентавра не в зеленую, а в белые безрукавки.
Глава тридцать шестая
День спустя, и это всего-навсе по земным меркам, на маковке в залу вошли Китоврас и Кентавр, да не мешкая остановились подле впустившей их в помещение стены. А все потому как в зале Господь Перший, вызвавший их на доклад, был не один. Помимо сидящего на троне старшего Димурга в зале находился поместившийся слева от него в объемном кресле Зиждитель Седми. Сын старшего Раса, как ведал Китоврас, был особо любим его Господом и обобщенно всей печищей Димургов. Воспитанник Кали-Даруги он почасту бывал в Северном Венце, и дацан Седми также не редко бороздил эту удивительную Галактику. Ибо частые его ссоры с Небо приводили Бога искать умиротворение туда, где по собственным замыслам он должен был расти. Китоврас, конечно, был много моложе Седми, но ведал от тех кто жил до него, что этот Бог по младости лет много раз пытался уйти из печищи Расов, и всяк раз возвращался туда под настойчивыми просьбами Дивного и Небо да уговорами Першего. Он возвращался, но только потому как очень любил Першего, расстроить, опечалить которого не мог, абы так был от него зависим. Метание Седми прекратилось сразу, как только в их печище появился Воитель, ответственность пред младшим наложила на поведение Бога обязанности, и он остепенился… Однако, не прекратил спорить с Небо, бывать в Северном Венце, словно ища там потерянное. Не однократно в своей жизни Китоврас становился свидетелем, когда к дацану Седми, прицепившемуся обок какой планеты, в их Галактике, пребывала пагода Першего или чанди Вежды. Зиждители которые могли всегда снять с Раса волнение, успокоить его разгоряченные метания, убедить или вспять охладить.
