«Перестань!» — скомандовала она себе. Где-то глубоко внутри она
сознавала, что не должна лишать себя надежды, не должна сдаваться Карлу и его
безумной «любви». Однако поддерживать в себе оптимизм ей становилось все
труднее и труднее.
Эти два дня показались ей двумя годами, и Элизабет ощущала,
что они невероятно изменили ее. Ей приходилось иметь дело с такими вещами,
встреча с которыми ей никогда и не снилась — с тем, например, что все ее
движения были ограничены, что она была лишена возможности общения с прочими
людьми, исключая самого Карла.
Были во всем этом и настолько существенные для ее
повседневной жизни вещи, что Элизабет никогда и не думала, что может оказаться
лишенной их. Вещи простейшие, вроде того, чтобы иметь возможность почесать себе
спину или прилечь, когда устала, или отправиться в ванную, когда бы ей это ни
заблагорассудилось... Прошло уже два дня с тех пор, как она принимала душ и
чистила зубы. Теперь это было недоступно, и от мысли о том, что для нее это
будет делать Карл, в животе у Элизабет так и забурлило от отвращения. Нет-нет,
об этом и речи быть не могло! И если ей когда-нибудь суждено выбраться отсюда,
то первое же, что она хотела бы сделать, — это провести часиков пять в своей
ванне.
А еще она сильно тосковала по звукам — нет, не просто по человеческим
голосам, а по тем повседневным шумам, которые обозначали бы, что она
по-прежнему является частью мироздания. Хотя по ночам и доносились случайные
приглушенные звуки с относительно отдаленного расстояния, в дневное время все
было тихо, словно целый мир куда-то упаковали и увезли с глаз долой. Не было ни
дребезжания труб отопления, ни тиканья часов, ни капания воды из кранов... А
помимо всего этого Элизабет приходилось иметь дело с продолжительными
приступами холода и голода.
Остальной мир уже начинал ощущаться ею как своего рода
воспоминание. Впечатление было таким, словно все, что происходило с ней до
этого похищения, было с каким-то другим человеком, в другой жизни.
Чтобы побороть это ощущение, Элизабет усилием воли
заставляла себя вызывать воспоминания о своих друзьях, о семье... Она понимала,
что для нее было жизненно важно продолжать вспоминать, что в этом, быть может,
был единственный способ сохранить контроль над собой. В особенности же она
наполняла свои мысли воспоминаниями о Джессике и себе самой, начиная от их
первого дня в детском саду и кончая их самым последним приключением с Джереми
Фрэнком. Они прошли вместе через столь многое, что Элизабет казалось: она
смогла бы пережить это страшное испытание, думая обо всех этих случаях в их жизни.
Позволив себе вволю погрузиться в эти воспоминания, Элизабет
даже захихикала, вспомнив об одном конкретном случае. Он был связан с
ярко-желтым свитером с У-образным вырезом, который Джессика подарила Элизабет
на ее тринадцатилетие. Элизабет считала, что свитер слишком уж ярок, но вскоре
Джессика принялась одалживать его у сестры. А еще немного погодя Элизабет стало
ясно, что Джессика купила этот свитер, намереваясь сама носить его.
Элизабет было тогда обидно, что Джессика не позаботилась
подарить ей что-нибудь, чего хотелось бы ей, поэтому она нанесла ответный удар.
Она «нечаянно» так выстирала этот свитер в стиральной машине, что он сел, а
потом как пи в чем ни бывало положила его обратно в ящик комода. И когда в
следующий раз Джессика попросила одолжить ей свитер, то была просто взбешена,
увидев, во что он превратился. Она вернулась в комнату Элизабет с ближайшим
«оружием», оказавшимся под рукой, — с подушкой, которой и залепила сестре по
голове. Элизабет не замедлила дать отпор, и не успели они обе и глазом
моргнуть, как оказались втянуты в самое продолжительное сражение на подушках на
их памяти. К тому времени, когда девочки дружно воззвали к перемирию, обе они
устали и, расхихикавшись, даже не смогли толком припомнить, с чего же это
поначалу так взъярились друг на друга.
Когда это воспоминание поблекло, Элизабет вызвала в памяти
новое, на этот раз о Тодде. А после этого — еще одно. Такого рода упражнения по
самонаблюдению частенько помогали ей, когда она о чем-то писала. Но теперь она
бережно лелеяла эти воспоминания, дорожа ими больше, чем когда-либо могла и
представить. Теперь это было все, что у нее осталось.
14
Макс стоял в похожем на глубокую пещеру главном вестибюле
единственной больницы Ласковой Долины. Он, Джессика и Тодд примчались туда в
порыве эмоций и вопреки интересам дела, но теперь, когда Макс остался один, он
знал, что ему делать дальше.
Они решили разделиться, и каждый должен был обойти «свой»
участок больницы имени Фаулера. Они решили спрашивать каждого, кого им удастся
найти из работавших в субботнюю смену, в день исчезновения Элизабет. Надо было
спрашивать их, где именно они находились, кого они видели и что вообще
происходило. Эта троица могла лишь надеяться, что где-то в процессе всех этих
наблюдений найдется кроха информации, упущенная полицией, некая нить, которая
приведет их к местонахождению Элизабет.
Макс внимательно обозревал суетливое зрелище вокруг себя:
медсестры в свежих хрустящих халатах и туфлях па резиновой подошве, врачи с
разбухшими сумками с медицинскими инструментами, посетители, снующие туда-сюда
через вращающиеся двери... Откуда же ему начать? Мог ли хоть кто-нибудь из всех
этих людей рассказать ему что-либо об Элизабет Уэйкфилд? И в конце концов, набрав
в легкие побольше воздуха, он подошел к женщине, сидевшей у справочного стола
рядом с входом. Но она мало что сказала ему. Не лучше обстояло дело и со всеми
остальными людьми, с которыми он заговаривал на этом этаже: с большинством из
них уже беседовала полиция, и они не слишком-то рвались пересказывать то, что
знали, какому-то мальчишке-школьнику.
Испытывая разочарование и в то же время твердую решимость
сделать все, что в его силах, а заодно и не упустить случай очистить от подозрений
свое имя, Макс доехал на лифте до четвертого этажа. Короткая прогулка от
лифтовой площадки привела его в комнату ожидания, где он обошел сторонкой
группку встревоженного вида людей и двинулся по другому коридору в сторону
поста медсестер.
Прошу прощения, — нервно сказал он дежурной медсестре. — Я
расследую исчезновение Элизабет Уэйкфилд, и мне бы хотелось задать вам
несколько вопросов.
Медсестра средних лет внимательно всмотрелась в Макса сквозь
свои очки.
Вы ведь не из полиции, нет? — в ее голосе отчетливо слышалась
нотка сомнения.
Нет, мадам, я ее друг. Я интересуюсь... может быть, вы могли
бы сказать мне, работала ли она на этом этаже в прошлую субботу?
Ах, эта бедная девочка, — печально сказала медсестра, —
такая нежная, такая молоденькая...
Ожидания Макса окрепли.
Значит, она работала здесь в субботу?
—Ну да, работала. Во всяком случае, я думаю, что это была
Элизабет. Вы же понимаете, это могла быть и ее сестра-двойняшка. Я никогда не
могла отличить их друг от друга.
Спасибо вам.
