– Сравнила: молоко и бег два километра.
– Ну, как хочешь, – отступила Гульназ и критично посмотрела на рассевшуюся рядом Василису. Она и правда была вся какая-то неправильная: полная, старомодная, в ужасных туфлях, словно из бабушкиного сундука. И это в свои шестнадцать, когда нужно носить короткие юбки и стрелять глазами направо и налево. Но вместе с тем и Гулька это каким-то задним числом понимала, Василиса обладала какой-то завораживающей, космической, инопланетной красотой. Белые рассыпавшиеся по плечам волосы, широко расставленные глаза, светящаяся изнутри кожа, не подвластная подростковым прыщам, нежный, еле заметный румянец. Ее не портили ни белые ресницы, ни белые брови. Снежная королева! Правда, толстая.
– Васька! – Гулькина честность пренебрегала тактом. – Ты вообще-то ничего. Только это… надо схуднуть. И ресницы того… красить пора, а то тебя словно сахарной пудрой обсыпали. Как рахат-лукум.
Услышав, как Низамова сравнивает ее с восточной сладостью, Ладова неожиданно расплакалась.
– Вась! – напугалась Гульназ. – Ты чё?
Василиса покачала головой и закрыла лицо руками. Гулька отодвинулась от нее и стала ждать, когда громкие всхлипы сменятся на тоненькое жалобное подвывание. Как только это произошло, Низамова схватила Василисину руку и прижала ее к своей детской груди. Жалела, любила и ненавидела Гулька всегда с такой силой, что рядом с ней мало кто задерживался. Пожалуй, за исключением Ладовой, никто. Поэтому Василису Гульназ боготворила и не испытывала никакого стеснения, если нужно было произнести слова любви и поддержки.
– Васьк, – голос Низамовой дрогнул. – Прости меня, если я тебя обидела. Ты не толстая, – попробовала она обмануть подругу, но прямолинейность взяла свое: – Вообще-то толстая, конечно. Но это сейчас. А потом похудеешь. Или выйдешь замуж за армянина.
– Я не хочу за армянина! – Ладова, вероятно, не наревелась и решила повторить все заново.
– И не надо, – Гульназ великодушно освободила Василису от необходимости вступать в брак с представителем дружественной нации. – Жди своего… этого, – Гулька наморщила лоб и стрельнула в небо глазами.
– Если верить – сбудется, – сквозь слезы проскулила Ладова и посмотрела вверх, возможно, в ожидании, что сквозь облака проглянет милый лик того самого, длинноволосого, в белой майке.
Низамова, почувствовав торжественность момента, придвинулась к Василисе и доверительно сообщила:
– А я вообще замуж не выйду.
– Выйдешь, – пообещала ей Ладова и положила руку той на плечо: – Твоя же мама вышла.
– Ага! В тридцать восемь! – буркнула Низамова с такой интонацией, как будто ее мать совершила нечто противоправное, осмелившись выйти замуж в столь преклонном, как считала Гулька, возрасте.
– И что с того? – Тридцать восемь лет Ладову не смущали.
– А ничего! – отклеилась от нее Гульназ. – Ты просто посчитай: в тридцать восемь вышла, в тридцать девять родила. Значит, сколько ей сейчас?
Василиса наморщила лоб, складывая в уме роковые числа:
– Пятьдесят пять.
– Правильно. А твоей матери сколько?
– Сорок пять.
– Вот и думай! – рассердилась Гулька и шмыгнула носом. – Бектимиров меня спрашивает: «Это твоя мама или бабушка?»
– Дурак твой Бектимиров, – обиделась за низамовскую мать Ладова.
– Да чмо просто! – тут же согласилась с ней Гульназ, хотя внутри при звуке ненавистной фамилии коварно подпрыгнуло маленькое, но мужественное сердечко. – Козел.
– Козел, – согласилась Василиса.
– Я тоже говорю – козел! – с удовольствием повторила Гулька и вдруг обнаружила, что градус настроения стал чуть выше. – В общем, Васька, замуж надо выходить вовремя. А то получится: ребенок школу заканчивает, а ты – жизнь. Пятьдесят пять – это уже бабушка!
– Да какая же она бабушка?! – возмутилась Ладова, живо представив перед собой старшую Низамову: Гульназ была поразительно похожа на свою мать. Со спины их даже можно было спутать: обе невысокого роста, худенькие, с торчащими пирамидками локотков.
– А чё ты хотела? В пятьдесят пять женщины на пенсию выходят и внуков нянчат.
– Не все! – замахала руками Василиса и хотела было сказать, что у них в школе половина учителей – дамы преклонного возраста, но передумала, потому что для Низамовой учителя были не указ, а при упоминании о Ежихе она вообще могла вспыхнуть, как бикфордов шнур, и призвать на помощь тьму шайтанов[3], чтобы те наконец сопроводили Ларису Михайловну Мозуль по месту назначения. – Знаешь, Гуль, – Ладова выложила свои руки на большие круглые колени, каждая из которых раза в три-четыре превосходила мелкие Гулькины шарнирчики, и чистосердечно призналась: – А мне твоя мама нравится. Тетя Эля такая модная, современная. Она и выглядит молодо. Мне кажется, даже моложе моей мамы, хотя ты говоришь, ей пятьдесят пять.
– Это я только тебе сказала, – доверительно сообщила Низамова. – Все думают, ей меньше.
– Тогда откуда Бектимиров знает? – усомнилась в Гулькиной честности Василиса.
– Никому не скажешь? – угрожающе прошептала Низамова, как будто их разговор кто-то мог услышать.
– Могила, – поклялась Ладова и впилась взглядом в темные, как сушеные вишни, глаза подруги.
– Мать Бектимирова – это первая жена моего папы.
– Дяди Фаниса? – ахнула Василиса и тут же закрыла рот ладонью.
Гулька внимательно наблюдала за Ладовой, наслаждаясь произведенным эффектом.
– То есть вы брат с сестрой? – обомлела Василиса, потому что кого-кого, а видеть Бектимирова в числе Гулькиных родственников она не хотела.
– Вот еще, – презрительно пожала плечами Низамова. – Только брата мне и не хватало. Он же не Низамов. Он – от второго Розкиного мужа, от Бектимирова.
– А сколько же ей лет?
– Кому?
– Ну, матери Бектимирова.
– Розке-то? Откуда я знаю? Но думаю, что она младше мамы. Поэтому и злится. Вроде как она молодая, а от нее мужик в бега подался. Да еще и женился. Как она говорит, «на старухе». Но ты прикинь! – с гордостью за мать произнесла Низамова. – Это ж уметь надо: от молодой жены мужа увести. Видала, какая хватка!
При слове «хватка» Василиса тут же представила себе бульдога и даже вспомнила про прикус в несколько атмосфер, но образ оказался ошибочным, потому что тетя Эля на бульдога никак не походила. Больше на маленькую собачонку, соседскую любимицу, той-терьера по кличке Жужа.
– Теперь понимаешь, почему Бектимиров бесится?
– Нет, – покачала головой Ладова. – Не понимаю: ему-то какая разница?
– Ну как какая?! – вступилась за Бектимирова Гулька. – Ему же обидно. Татары, знаешь, как к матери относятся? Как мать скажет, так сын и сделает. Не то что у вас, у русских.
