Глава 17
– Ты с ума сошел! – В ее негодующем возгласе я слышу толику возбуждения.
– Мы же договорились, ты делаешь все, что я тебе говорю, – напоминаю я ей ровным голосом, каким говорят о делах. – Если ты не забыла, мы подписали контракт.
– Не забыла… Кстати, как Лаки? – Она крутит головой в поисках клетки, но я быстро ловлю ее за подбородок и поворачиваю ее голову к себе.
– Я позволю тебе пообщаться с ним позже, – говорю я, моля бога, чтобы Лео успел принести хорька домой. – Пока твое дело – выполнять свою часть контракта.
Я блефую, но мой решительный тон срабатывает.
– Не понимаю, почему ты должен меня раздевать, – робко протестует она. – Какая в этом необходимость? Я сама умею это делать, я делаю это много лет.
– Я раздену тебя, потому что я так хочу, – отрезаю я.
Я ловлю ее взгляд и понимаю, что она целиком в моей власти.
Я мог бы придумать для этого какой-нибудь предлог, связанный с творчеством, вдохновением и всякой прочей лабудой, но это было бы унизительно и для меня, и для нее. Я не вру женщинам, в этом нет нужды, и уж точно не стал бы использовать искусство, чтобы обманывать их.
– Не бойся, – добавляю я с чуть ироничной, чуть успокаивающей улыбкой, – ты не почувствуешь никакой боли.
Полы натянувшейся блузки распахиваются, обнажая груди, я едва сдерживаюсь, чтобы не прикоснуться к ним. Я стягиваю с нее блузку, розовые соски твердеют, и вся она покрывается гусиной кожей. Я вешаю блузку на стул и некоторое время разглядываю Еву: декольте и длинная шея в обрамлении локонов слегка покраснели, в огромных глазах растерянность и желание. Я позволяю легкому ветерку из открытого окна ласкать ее обнаженную спину, а сам тем временем встаю на колени и снимаю с нее балетки. Затем поднимаю голову, расстегиваю пуговицу ее джинсов и медленно тяну вниз «молнию».
По ее телу пробегает озноб, я чувствую, как она цепенеет, и ускоряю движения, чтобы не дать ей время опомниться. Кладу руки на ее талию, захватываю пальцами одновременно пояс джинсов и резинку трусиков и тяну вниз, следуя линии ее тела, освобождая лобок, бедра, ноги. Она слегка отстраняется от стола, чтобы помочь мне снять с нее одежду, затем вновь опирается о него, в то время как я поднимаю ей сначала одну ногу, затем другую и, наконец, отбрасываю в сторону джинсы вместе со скрученными внутри слипами, теперь она обнажена полностью.
– Ты все? – спрашивает она тихо, хриплым голосом, какого я никогда у нее не слышал.
Я ловлю ее взгляд и понимаю, что она целиком в моей власти.
Это то, что мне нужно. Эта ее поза, расслабленная и напряженная одновременно, еще удерживающая наслаждение, только сотрясавшее ее тело, этот покой после бури.
Я обхватываю обе ее лодыжки ладонями и, не отрывая их от ее ног, начинаю медленно вести руки вверх, нежно касаясь икр и поглаживая пальцами чувствительные ложбинки колен. Я вдыхаю ее запах, сладкий и резкий, и, как послевкусие, едва уловимый теплый запах моего старого стола. Я знаю, что тепло дерева, которое согревает нежную кожу ее обнаженных ягодиц, успокаивает и одновременно возбуждает ее. И чем выше я поднимаюсь, тем шире раздвигаются ее бедра, чуть заметно подвигаясь вперед в беззвучном предложении. Пальцами я приоткрываю большие губы, ласкаю ее влажную кожу и слышу, как она задерживает дыхание. Потом я наклоняю голову к ее лобку и одним глубоким вдохом заполняю ноздри ароматом ее лона.
Кончиком языка касаюсь клитора и начинаю медленно, легкими прикосновениями, ласкать его, тогда как мои пальцы продолжают возбуждать Еву, двигаясь снаружи и внутри. Она стонет, полностью отдавшись на волю моих рук и губ, все более яростных, страсть все сильнее захватывает ее, жаркой волной восходя из самой интимной глубины ее существа, заливая ее наслаждением. Ее дыхание становится частым и прерывистым, тело сотрясает дрожь страсти, и она, опустошенная, бессильно обвисает.
Я встаю с колен и смотрю на нее. Она стоит, держась за стол, чтобы не упасть, ее ноги заметно дрожат, глаза закрыты, голова откинута назад и чуть склонена на плечо, горло подрагивает в ритме еще не установившегося дыхания, она вся раскраснелась от тока горячей крови, бегущей по ее венам.
Вот такой я ее хочу. И я должен поймать это сейчас.
Быстро хватаю картонку с прикрепленным листом бумаги, угольный карандаш и начинаю лихорадочно рисовать.
Это то, что мне нужно. Эта ее поза, расслабленная и напряженная одновременно, еще удерживающая наслаждение, только сотрясавшее ее тело, этот покой после бури. Эта чувственная беспомощность торса, этот открытый зов лобка, еще выдвинутого вперед навстречу моим губам.
Ева после грехопадения.
Конечно, я тоже возбужден. Эрекция, сдавленная тканью брюк, почти болезненна, но нет никакой возможности подавить ее, пока я рассматриваю эту обнаженную и принесенную мне в дар женщину. Я мог бы взять ее прямо сейчас, здесь же, на столе, даря ей наслаждение за наслаждением, заставляя ее умолять сплавить наши экстазы. Но я решительно гоню прочь видение наших сплетенных тел, но сейчас все мои усилия должны быть сосредоточены на том, чтобы мое желание обладать ею направляло мою руку, передалось рисунку и отпечаталось на листе бумаги, как клеймо, как святые руны, вырезанные пророками древности.
Я дал себе слово сдерживать себя, но сейчас понимаю, что это мне не под силу. Я чрезмерно возбужден и не могу больше терпеть. Я должен взять ее прямо сейчас.
Я срываю с себя майку, и ветерок освежает разгоряченную кожу. Постепенно мое возбуждение, не находящее выхода, преобразуется в необыкновенную внутреннюю энергию, которая захватывает меня и полностью овладевает мной. Несколько мгновений растягиваются в часы, во время которых я добиваюсь того, за чем гонялся все эти дни. Нужная поза, вдохновение, совершенный, волнующий образ, целая история, зашифрованная в линиях этого тела, сдавшегося и невероятно непорочного. Мне даже кажется, что все те годы, что я отдал рисованию, служили только одному: подготовить меня к этому моменту.
Ева поднимает голову, открывает глаза и смотрит на меня. Я понимаю, что она хочет сказать что-то, но каждое слово кажется мне в эту секунду ненужным. Она еще во власти сладкой неги, которая пронизывает каждую клеточку ее тела, но, словно змея, поднимающая голову, ее начинает покусывать чувство вины. Скорее всего, то, что произошло, воспринимается ею так глубоко интимно, но и так отстраненно, что она как бы уговаривает себя: ничего не было, это был только сон. Не бери в голову.
Я улыбаюсь ей, стараясь вложить в улыбку то же послание, но у меня не получается. Дело в том, что я – тиран, к тому же возбужденный тиран.
– Твой лобок прекрасен, – говорю я как бы между прочим, – но на нем много лишнего, я его побрею.
Она широко распахивает глаза.
– Но… но что я потом скажу… – Имя застревает у нее на губах.
Я не хочу, чтобы она его произносила. Я не хочу, чтобы она отвлекалась.
