Но тут же вспоминаю, что чуть дальше по этой улице находится другое кафе, славящееся своими отличными винами. Пять минут спустя я сижу за одним из столиков, выставленных на тротуар, со стаканом красного вина, как заправский поэт-классик. И изучаю публику.
Сегодня вечером здесь немного народа, по большей части все знакомы между собой и похожи на друзей по колледжу. Вероятно, пришли сюда опрокинуть по стаканчику после работы и заказывают уже по третьему негрони
[19]
. Секундная зависть охватывает меня, я чувствую себя брошенным псом, хотя ни разу в жизни не пожалел о том, что у меня нет ни своего офиса или предприятия, ни постоянной компании, в которой я вынужден был бы проводить целые дни. Моя жизнь – изменчивая геометрия, с постоянной сменой лиц, которые то появляются, то навсегда исчезают из нее. Даже свою сестру я не видел последние три года. И меня все это всегда устраивало. Тогда откуда это ощущение того, что ветер изменил направление?
Прошу тебя, приезжай и забери меня отсюда. Ева.
Я не успеваю ответить самому себе на этот вопрос, потому что мой мобильник тренькает, оповещая о приходе эсэмэски. Я открываю ее. Дважды перечитываю написанное, чтобы удостовериться в том, что в ней написано.
Прошу тебя, приезжай и забери меня отсюда. Ева.
Глава 18
– Ну так что, приедешь навестить меня на Сицилию? Ты ведь давно не слышал, как я пою. На сцене, а не под душем.
Мы с Аделой стоим перед домом в ожидании такси, которое отвезет ее в аэропорт. У наших ног на асфальте лежит цветная вязаная сумка, заменяющая Аделе чемодан.
– Обязательно. Только не сейчас, – отвечаю я.
– А почему бы прямо не сейчас? Почему бы тебе вообще не уехать со мной? Как мы уже однажды сделали, – подбивает она меня.
Однажды… Я смотрю на еще голый скверик, по которому нарезает круги какой-то потный бегун. Десять утра, Адела не из тех, кто любит улетать чуть свет.
– Кое-что изменилось, – говорю я.
Она долго смотрит на меня.
– Кажется, мне все труднее понимать тебя, – произносит она наконец. – Может, ты приедешь с той девушкой… с локонами? Если не ошибаюсь, ее зовут Мануэла.
– Ева, – быстро поправляю ее я.
– Ах да, Мануэла – это другая. – В ее взгляде появляется деланая строгость: – Только смотри не натвори тут никаких дел, братишка.
– Не беспокойся, все будет в порядке, – улыбаюсь я.
По крайней мере, я на это надеюсь. Хотя на самом деле вчера всю вторую половину дня Мануэла звонила мне, а я ни разу не ответил, потому что был с Евой.
И тут же вспоминаю, какой я увидел ее вчера вечером у входа в «Белле Авроре», когда она возмущенно размахивала руками перед носом оправдывающегося Колина. Не было никакого журналиста, это все он придумал, чтобы затащить ее на свидание. Но мой приятель-фотограф не учел, во‑первых, характера Евы и, во‑вторых, то, что женщины терпеть не могут, когда их дурят. И чего тогда дергаться, если одна из них отказалась провести с тобой время, сунувшись в поставленный тобой капкан?
Мне остается лишь надеяться, что она опять не пропадет так надолго, прежде чем мы увидимся снова.
Ева была вне себя от ярости.
– Ты только представь! Он пытался убедить меня, что все его мысли о том, как бы помочь мне с магазином! Врун! Ублюдок! Ублюдок! – повторяла она чуть не плача, едва вскочила на мой мотоцикл, даже забыв надеть шлем, так спешила убраться отсюда. Я отвез ее к ней домой и, как истинный джентльмен, подождал, пока она не вошла в подъезд. Теперь Колин уж точно пошлет ко всем чертям свои мысли о помощи Евиному магазину, если у него и была хоть одна, думаю я. Ну и хорошо.
Прокручивая в памяти вчерашний вечер, я не заметил, как подъехало такси.
– Ладно, оставляю тебя один на один с твоими проблемами, – говорит Адела, в то время как таксист ставит ее сумку в багажник. – И… и с Лео.
Лео не только не предложил Аделе отвезти ее в аэропорт, но и не захотел быть свидетелем ее отъезда. Он сбежал из дома рано утром, прихватив с собой Да Винчи. Как рассказала Адела, когда она проснулась, его уже не было. А вчера вечером, когда она вернулась, он, вусмерть пьяный, спал на столе в кухне.
Так что они даже не попрощались.
– Ты была не очень-то деликатна с ним, – замечаю я.
Констатация факта, а вовсе не упрек, обращенный сестре. Это ее право решать, с кем и какие отношения иметь. Но я переживаю за Лео.
– Так было лучше, – морщится она. – Мне правда жаль, что так вышло. Я не думала… Он казался мне таким веселым, таким спокойным. Когда я поняла, в чем дело, было слишком поздно.
– Я все про тебя знаю, сестренка. – Я крепко обнимаю ее и слышу, как она вздыхает.
– Ничего не поделаешь, такая уродилась… Мы такими уродились, Луис, – бормочет она. – Мы из породы тех, кто не влюбляется.
Я порываюсь возразить, но тут же понимаю, что она, может быть, права.
С какого возраста я не воспринимаю женщин всерьез? Или, может быть, напротив, воспринимаю их слишком серьезно, как Адела – мужчин.
– За Лео я спокойна, – говорит она. – Но только потому, что знаю: ему скрасит жизнь Да Винчи.
И со смешком, больше похожим на всхлип, она прыгает в такси и стрелой уносится прочь, помахивая высунутой из открытого окошка рукой, как в фильмах пятидесятых годов. Мне остается лишь надеяться, что она опять не пропадет так надолго, прежде чем мы увидимся снова.
Я возвращаюсь в мастерскую и подхожу к одиноко лежащей на столе папке, в которой храню рисунки Евы. Я мог бы приняться за работу, венчающую мою блестящую интуицию, впереди у меня целый день. Подумать, какой материал использовать, начать ваять сперва мысленно и лишь затем в реальности. Мой взгляд падает на томик «Орфических песен», валяющийся на полу. Он так и остался лежать открытым на странице, которую я читал вчера, перед тем как она проснулась. Я поднимаю книгу.
Воспоминания о цыганках, воспоминания о давних любовях, воспоминания о звуках и свете: усталость от любви, внезапная усталость на постели в далекой таверне, еще одной полной приключений колыбели неопределенности и сожалений…
Я оглядываю мастерскую, мой большой деревянный стол. Сожаление… Нет, это не сожаление, дорогой Кампана. И не усталость. Это, скорее, память.
Ставлю книжку на полку, иду открыть окно и, застигнутый врасплох, отдаю себя во власть своих воспоминаний. Лица женщин. Череда любовных историй, длительных и кратких.
Ставлю книжку на полку, иду открыть окно и, застигнутый врасплох, отдаю себя во власть своих воспоминаний. Лица женщин. Череда любовных историй, длительных и кратких. Несчастный Лео, мой товарищ по распутству, страдающий из-за женщины. А может, все это, включая Лео, всего лишь пародия на миф о счастливых парочках. В случае с Лео надо сказать, что в его окружении распространена теория, что если к определенному возрасту ты не создал идеальную пару, то ты не стоишь и гроша. На самом деле я желаю ему, чтобы он испытал настоящую боль, ему же будет лучше. Боль выковывает мужчину.
