— Так что там за лагерь, старик? — поинтересовался подполковник. Это был странный допрос. Пленного заставили лечь на повозку лицом в прелое сено, а все четверо, включая «кучера» Власевича, шли по обе стороны ее, словно уже провожали обреченного в последний путь.
— Так ведь сказал уже: немцев пленных держат. А вы ж кто будете и с чего это хлопцев моих перестреляли? — чуть приподнял он голову. — Али не свои? Не может быть, мундиры вон на вас…
— А ты и верь мундирам, — посоветовал Курбатов. — Главное, не кто человек, а чей мундир на нем.
— Главное, чтоб человек при этом мундире… — горестно уточнил пленный.
— И много там этих самых немцев?
— Откуда ж мне знать?
— Ну хоть приблизительно? Сто? Двести? Только не вздумай лгать! — несильно ткнул его в бок острием кинжала подполковник.
— Да нет же, осталось человек семьдесят — восемьдесят. Зато одно офицерье. Не мучьте вы меня, хлопцы. Лучше сразу пристрелите. Тайн больших я вам все равно не расскажу.
Диверсанты молча переглянулись.
— Что, точно одни офицеры? — сразу же пробудился интерес у фон Тирбаха. — Ты уверен, что там офицеры?
— Сам старшина говорил. Да и по мундирам видно. Офицеры, точно. Были и рядовые, но часть постреляли, часть переболела, остальных куда-то угнали…
— Офицерский концлагерь? — размышлял вслух Курбатов. — А что, вполне может быть. Хотя мне казалось, что всех офицеров комиссары сразу же расстреливают.
— То ж эсэсовцев, — подсказал пленный. Ему явно хотелось, чтобы диверсанты подобрели к нему. — Я уже, считай, полтора года при лагерях.
— Заткнись, пся крев! — брезгливо остановил его Кульчицкий. — Ты уже все сказал. Теперь тебе осталось только выслушать приговор.
Однако Курбатов не согласился с ним. У подполковника возникло еще несколько вопросов, по которым остальные диверсанты сразу же определили: возможно, уже сегодня днем им предстоит напасть на колонну пленных, которых водили на железнодорожную станцию разбирать руины разбомбленного вокзала и складских помещений.
И хотя о планах своих Курбатов пока не сказал ни слова, фон Тирбах поспешил поддержать их.
— Освобождение из плена немецких офицеров здесь, в глубине России? По-моему, это произвело бы впечатление даже на Скорцени.
— Не говоря уже об НКВД, — заметил Власевич. — Который не поленится бросить против нас целую дивизию, только бы в конце концов изловить.
— Вам никогда не стать легендарным диверсантом, поручик, — сокрушенно покачал головой Курбатов. — Слишком упрямо избегаете оваций.
50
— Господин штурмбаннфюрер, на траверзе — конвой союзников.
Скорцени и князь Боргезе вопрошающе переглянулись и с сожалением осмотрели заставленный едой и бутылками стол, словно предчувствовали, что им навсегда придется покинуть эту теплую каюту.
— Вам, унтерштурмфюрер Фройнштаг, пожалуй, лучше остаться здесь, — посоветовал Скорцени, снимая с вешалки свой кожаный плащ. — Вместе с графиней Стефанией.
— С каких это пор вы стали щадить мои нервы, штурмбаннфюрер? — незло, почти тронуто поинтересовалась Лилия, поднимаясь вслед за мужчинами.
Красавица Стефания продолжала сидеть, откинувшись на спинку кресла и молча наблюдая за выходом своих спутников на палубу, словно костюмер за выходом на сцену второстепенных артистов.
— Пытаюсь, Фройнштаг, пытаюсь…
Полковник Боргезе взял Стефанию с собой только потому, что Фройнштаг увязалась за Скорпени, и он, как истинный итальянец, чувствовал бы себя крайне неловко, если бы пришлось соревноваться в комплиментах единственной даме с самим «первым диверсантом рейха».
— Конвой внушительный? — обратился Скорцени к вахтенному офицеру. Он был единственный на этом итальянском крейсере, кто владел немецким, и командир корабля использовал его в качестве переводчика.
— Три транспортных корабля под прикрытием четырех легких военных.
— Они уже заметили нас?
— Не уверен. Пока что скрываемся за скалами и пеленой тумана. К тому же им трудно будет понять, кто мы. Вряд ли англичанам придет в голову, что сюда, почти к Тосканскому архипелагу, проник крейсер, оставшийся верным Муссолини.
— В Пьомбино следуют, — проворчал Боргезе. — Подкрепление для войск, рвущихся к Флоренции.
— Несчастная Италия, — сокрушенно покачала головой неожиданно появившаяся графиня Ломбези.
— Время причитаний кончилось, — сказал Скорцени. — Настало время действий нашего любимца смерти.
На корабле уже была объявлена тревога, и экипаж поспешно занимал свои места у орудий и торпедных аппаратов. В бинокль Скорцени видел, как конвой медленно приближается к темнеющему неподалеку островку, намереваясь обойти его у южной оконечности. На транспортах уже заметили их корабль, и одно из судов сопровождения начало отдаляться от строя, как бы прикрывая его и в то же время пытаясь выяснить намерения итальянца.
— Господин капитан первого ранга, — переводил вахтенный то, что доносилось из переговорного устройства, — англичанин запрашивает, кто мы. Что передать?
— Что мы подчиняемся правительству маршала Бадольо! — простуженно прокричал в ответ командир крейсера. — И что нам уже сообщили о прибытии их транспорта.
— Рискованное заявление, — объяснил вахтенный офицер специально для Скорцени. Но пусть томми поломают голову над тем, кто успел сообщить нам об этом.
Скорцени одобрительно кивнул и, приказав командиру двигаться к северной оконечности скалистого островка, поинтересовался, готов ли катер-торпеда со смертником.
— Я лично проверил: готов, — сразу же доложил невесть откуда появившийся адъютант Родль.
— Кому выпала честь? Райсу? — уточнил на всякий случай штурмбаннфюрер.
— Уже знакомому вам.
Скорцени вспомнилась тщедушная фигурка зенитчика из команды «Марине-коммандос-5», его плечики-крыльца, бледное бескровное лицо.
— Унтер-офицера ему присвоили, — поспешил заверить штурмбаннфюрера Родль, оставляя вслед за ним капитанский мостик. — Камикадзе счастлив.
Пепельно-серый вал тумана, зарождавшийся где-то в глубинах материка, на перевалах Апеннин, медленно накатывался на Тирренское море, вбирая в себя россыпь прибрежных скал и мелких островков и покрывая своим невзрачным шатром все пространство между полуостровом и Корсикой. Казалось, что и острова, и крейсер «Неаполь», и вражеский конвой — все медленно погружается в холодную, облаченную в едкую влажную пелену преисподнюю.
«Человек-торпеда» уже был готов к своей первой и последней атаке. Черный, позаимствованный у подводников комбинезон, черный берет, черные перчатки, почерневшее от страха лицо смертника… Из боевой рубки, в которой Райс провел последние минуты, ожидая приказа, он вышел в сопровождении еще одного камикадзе и офицера-инструктора.
