— Не могу, — азартно повертел он головой, втягивая ноздрями хмельной запах тела официантки. — Украинская молодица… Нервы сдают.
Но официантка исчезла, и генералы мгновенно забыли о ней. Последние события в Европе настолько круто замешивали их судьбы, что, может статься, вскоре им уже будет не до молодиц.
— Некоторое время мы с вами, господа генералы, ждали ответа фюрера на наше послание
[41]
. Но теперь мне точно известно, что его не последует. И может быть, эта даже к лучшему.
Генералы удивленно уставились на командующего.
— С точки зрения дипломатии, отсутствие ответа всегда предпочтительнее, чем резко отрицательный ответ. При изменившейся ситуации рейхсканцелярия, да и сам фюрер, могут сослаться на то, что ответ не был отправлен по чистому недоразумению. Или же не дошел.
— Это потому, что у нас под ногами постоянно путается всякая дезертирная шушера, — скрипел своим срывающимся голосом Трухин. — По ней, сволочной, судят и о нашем движении. Вспомните: как раз тогда, когда мы сочиняли свое послание, «СС Дружина-1» полковника Родионова перебивает конвой эсэсовцев и вместе с партизанами уходит в леса
[42]
. Говорят, после этого Родионова даже переправили в Москву и сам Сталин наградил его каким-то орденом. Поневоле начнешь впадать в подозрение, как в старческий маразм. В то же время штаб вермахта, погрызся и с командованием бригады «Остинторф»
[43]
.
— Так ведь Жиленкову и Боярскому немцы подсунули сволочных офицеров, которые начали относиться к русским командирам как к денщикам, — негромко, словно опасаясь подслушивания, проворчал Малышкин. — Нам тоже не очень-то доверяют. Даже генералитету. Ведь запретили же вам лично проинспектировать войска, находящиеся во Франции, — напомнил он Власову.
— Я бы не стал утверждать это столь категорично, — швырнул измятую салфетку на стол командующий. Этот запрет он скрывал даже от своих ближайших соратников и был удивлен, что Малыш-кину каким-то образом стало известно о нем. — В любом случае мы не должны акцентировать сейчас внимание на наших разногласиях со штабом вермахта, СС и рейхсканцелярией. По-моему, совершенно ясно, что это не в наших интересах.
— Но ведь в узком же кругу… — спокойно заметил Малышкин, явно укоряя командующего в том, что тот попытался скрыть от них столь вопиющий факт.
Власов сжал кулаки и, забыв о еде, с минуту сидел, закрыв глаза и выставив намертво сжатые кулаки на стол, далеко впереди себя. Время от времени крепкие жилистые руки его вздрагивали, будто он удерживал ими рукояти стреляющего максима.
Командующий не желал никакого конфликта с немцами. Не из-за страха. Он слишком многое поставил на карту, чтобы смириться с тем, что однажды его армию, как и все Русское освободительное движение, попросту расформируют, а руководство расстреляют или вновь загонят в концлагерь — это в лучшем случае.
Россия еще должна узнать о нем. Его войска еще должны войти в Москву. Но уже как национальная освободительная армия, сумевшая поднять на восстание весь народ. Когда к ней будут относиться приблизительно так, как большинство населения Югославии относится сейчас к армии маршала Тито.
57
Их страхи, философствование о войне и бытии остались на берегу. Здесь, у подводных камней, к которым они заплыли, вода казалась еще теплее, чем у берега, островерхие крыши отеля и окрестных строений — шпилями таинственных замков, а солнце светило радостно и безмятежно, очищая человеческие чувства и весь мир от жестокости и нравственной скверны.
Взобравшись на самый большой, но тем не менее скрытый под водой камень, Фройнштаг осмотрелась и по-детски рассмеялась.
— Посмотрите! — крикнула так, словно Скорцени находился вдали от нее. — Не кажется ли вам, что я похожа на пророка Моисея, который ведет свое племя «по морю аки по суху»?!
— Перед всеми, кто смотрит на вас с берега, вы еще и предстаете в образе Девы Марии.
— О нет, я слишком грешна для Нее — плеснула водой в лицо Отто, стараясь не допустить, чтобы он взобрался на ее невидимый миру подводный остров.
— Но кто здесь знает об этом, кроме меня?
Они целовались, стоя посреди моря, и солнце нежно опаляло их плечи, легкий морской бриз охлаждал их лица, а шелковистая волна обещала хранить тайну их военно-морской любви.
Губы Лилии казались сладковато-солеными; ее грудь бесстыже, вызывающе топорщилась сосками и взывала к обладанию; ее глаза излучали таинственный пламень, который еще нужно было кому-то освободить из плена желаний и предать костру страстей.
— Ты считаешь, что это возможно? — тихо прошептала Лилия, поняв, что «освобождение» уже началось: сильные, властные руки Отто принялись уверенно оголять ее скрытое под синевой моря тело. — Ты находишь, что все это в принципе возможно? — не сопротивлялась, а скорее сомневалась она в том, что было задумано Скорцени в порыве безудержной страсти.
Нижняя часть ее купальника вначале застряла где-то на бедрах, потом оплела лодыжки, чтобы затем навсегда кануть в море. Однако Фройнштаг не обратила на эту потерю никакого внимания. Как и на то, что Скорцени с той же непосредственностью принялся оголять верхнюю часть ее тела. И лишь когда Лилия предстала перед Нептуном в изысканном костюме Евы, впился губами ей в грудь и овладел неожиданно быстро, резко, с какой-то звериной ненасытностью.
