– Да. Мне было очень страшно, – подтвердила Анна. – Очень!
Но Петр, надо сказать, всегда умел меня убедить в чем угодно, – она слабо
улыбнулась каким-то своим, далеким воспоминаниям, – а потом мы узнали, что Васе
Хачику очень не повезло. Он не поладил с каким-то там Русланчиком Печерским –
тоже, рассказывают, весьма серьезный человек. Русланчик на Васю наехал, как
принято выражаться, и вышел победителем. То есть там погибли все эти хачиковцы,
или как их называть – хачки? – Анна вдруг по-девчоночьи хихикнула. – Серега мог
не бояться за свою жизнь, мог на все четыре стороны идти и чем угодно
заниматься, но остался у нас. Я его сначала боялась, а потом привыкла, как к
родному сыну. У нас же детей нет, а я всегда хотела сына и дочь. А Серега нам
предан я прямо не знаю как, особенно Петру, тот для него и отец, и высшее
существо какое-то, он ему руки целовать готов. Ну что, пошли еще чайку попьем?
Спускаемся на кухню? – предложила Анна, словно спохватившись, что экскурсия по
второму этажу слегка затянулась.
Марина рассеянно кивнула и шагнула на лестницу. И вдруг нога
ее подвернулась, она только успела вскрикнуть – и покатилась вниз, пересчитала
ступеньки и распростерлась у подножия.
Испуганная Анна спорхнула вслед, наклонилась над неподвижной
девушкой:
– Господи боже! Да что ж это такое?! Вы ничего не сломали?
Маринины серые глаза казались почти черными на резко
побледневшем лице.
– Кажется, что-то с ногой…
Анна вызвала врачей, Марину отвезли в больницу, наложили
гипс и сообщили, что снимут только через сорок пять суток. «Ваше счастье, что
обойдется без вытяжки, но надо лежать, лежать и еще раз лежать. У нас проблемы
с местами, но к вечеру должно одно освободиться. А пока придется вам в
коридорчике…» И тут вмешалась Анна. С мягкой, но непоколебимой решительностью
она заявила, что забирает девушку к себе домой. Марина была слишком подавлена
болью и страхом, чтобы возражать.
И вот она здесь. Уже больше года… Нога сначала неправильно
срослась, пришлось заново ломать и накладывать гипс. Марина прижилась у
Манихиных – правда, сначала, чуть выздоровев, пыталась уехать, но тут у Петра
Федоровича появились первые признаки заболевания, он резко ослабел. Марина
помогала Анне ухаживать за больным, помогала Петру Федоровичу в его делах
(Манихин был совладельцем нескольких ночных клубов и ресторанов), много
работала сама: ей оборудовали первоклассную мастерскую, любой керамист может
только мечтать о такой! Конечно, она построила горн в саду, как и собиралась,
но больше для независимости, потому что в голландской муфельной печи,
подаренной ей Петром Федоровичем, обжигать изделия было гораздо удобней.
Да, многое, слишком многое пошло не так, как она хотела.
Именно потому, что и тот мастер, рукам которого она подчинялась, тоже слабо
представлял себе, что же именно он хочет вылепить.
Только недавно Марина поняла это. И испугалась того
результата, который может получиться. Ведь всякая, даже самая красивая
скульптурка прекрасна лишь в своем вечном состоянии покоя. Так сказать,
гармония неподвижности – не то ожидания, не то выжидания. А что было бы, если
бы творения рук человеческих обрели самостоятельную жизнь? Они возмутились бы
против творца, они ополчились бы против него… и чтобы удержать их в
повиновении, их пришлось бы разбить!
Марина резким движением содрала глину с круга, скомкала и
швырнула в угол.
Увы, это единственное, что она сейчас способна сделать.
Всего остального надо только ждать.
Опять ждать!
Июнь 1980 года, Заманиха
Человек, который убил милиционера Лукьянова, был из своих.
Это ни у кого не вызывало сомнений. Чужого Лукьянов ни за что не впустил бы в
помещение сберкассы и, тем паче, не сел бы с ним выпивать. А медицинское
вскрытие показало, что Лукьянов перед смертью крепко выпил и закусил копченым
салом. Сало его было собственного посола и копчения – он страшно любил такие
штуки и оборудовал дома знатную коптильню, в которой священнодействовал сам.
Вообще-то в Заманихе копчености отчего-то не любили и не делали. Сало солили,
да, но кто ж его не солит? А вот коптили только Лукьяновы, так что сомнений не
было, и жена покойного подтверждала: сало Николай принес из дому себе на ужин.
И разделил его, судя по всему, с человеком, который его убил. Отдал ужин врагу,
как советуют врачи…
Когда оперативник Бушуев узнал о результатах вскрытия, он
подумал, что убийца, конечно, был человек расчетливый и осторожный. Скажем, он
мог бы прийти со своей закуской, с селедкой, к примеру, или с колбасой. Но он
побоялся оставить даже малейшую зацепку. Ведь продавщица сельмага Валентина
определенно вспомнила бы, кто у нее покупал нынче блатную селедку и еще более
блатную колбасу. Того и другого в сельмаг привозили так мало, что Валентина
распределяла бочонок сельди и несколько батонов колбаски строго по своим. И
список этих «своих» был весьма ограничен. Конечно, при допросе Валентина ничего
не скрыла бы, тем паче что ее блатные и так были известны всей Заманихе. А
потом милиции осталось бы только прошерстить этот круг… Разумеется, убийца мог
бы прийти с каким-нибудь домашним продуктом на закуску, с пирогами, или
винегретом, или солеными огурцами. Но имелась тут одна закавыка. Лукьянов, чей
желудок был избалован кулинарными талантами его жены, постепенно и окончательно
отрешился от незамысловатой деревенской пищи, например квашеной капусты или
бочковых огурцов. Он ел только маринованное, только с уксусом. Остальное в рот
не брал, даже когда сидел за чьим-нибудь богато убранным столом. На деревенский
вкус маринованное – это сущая кислятина, Николая считали привередой, жену
Альбину – вообще сдвинутой, и хозяйки терпеть не могли звать Лукьяновых в
гости. Больно много из себя строят! Таким образом, он не стал бы закусывать
принесенным соленьем. Пироги – да, пироги он любил, но, обнаружив в его желудке
остатки пирога, не столь уж трудно было выяснить, кто в деревне накануне пек
пироги. Поэтому убийца обезопасил себя как мог и пришел со своей выпивкой,
уверенный, что закуска найдется у Лукьянова. Так оно и вышло. А поскольку в
сельмаг уже четвертый месяц завозили только портвейн «Три семерки», его
преимущественно и пили все мужики, ругательски ругая райкоопторг, который,
видать, на этих «Трех семерках» окончательно помешался. А вот Лукьянов этот
портвейн очень любил и вовсю нахваливал райбазу. И убийца навестил Лукьянова с
портвейном.
