Июнь 1980 года, Заманиха
Человек, который убил милиционера Лукьянова, написал
оперативнику Бушуеву лично. Сначала он хотел отправить письмо на имя начальника
райотдела милиции, но Карпачева было очень трудно застать. То на совещаниях, то
на выездных каких-то сессиях, то на собраниях, то гостей из областного центра
вывозит на хитрые милицейские заимки, где их принимают по высшему разряду и
позволяют порыбачить в заповедных водоемах. Вдобавок у Карпачева был бзик: он
не выносил, когда адресованная ему почта вскрывалась кем-то другим. Даром что
без обратного адреса и явная анонимка – если человек хочет, чтоб его письмо
прочел именно Карпачев, значит, так и будет, так что никакие секретарши пусть
ручки к личной переписке начальника отделения не протягивают! Ну что ж, хозяин
– барин, никто не спорил с его волей, поэтому пачки писем на письменном столе
Карпачева дорастали порою до изрядной вышины, пока он не находил время все
сразу вскрыть и просмотреть. Два или три раза мимо милиции пролетала весьма
ценная и полезная информация от добровольных пособников закона, которые считали
своим долгом сообщать органам о готовящемся преступлении. Однако на Карпачева
это никак не действовало, и он продолжал волынить с адресованными ему письмами.
Такая ситуация никак не устраивала человека, который убил
милиционера Лукьянова. Ему до зарезу нужно было, чтобы письмо возымело действие
как можно скорей, буквально со дня на день. Он просто не мог дольше ждать, ему
нужно было привязать Бушуева к месту и обезопасить себя от возможной слежки. А
Бушуев последнее время совсем озверел, это все говорили. Кроме Петра Манихина,
у него определился еще некоторый круг возможных фигурантов по делу об
ограблении сберкассы, и он, чудилось, умудрялся следить за каждым из них по
отдельности и за всеми вместе одновременно. То есть ни в какую минуту никто из
них не мог быть уверен, что его дорогу в самом неожиданном месте не перейдет
оперативник Бушуев. А фигурант не мог рисковать, потому что случилось то, чего
он никак не ожидал: позавчера ночью разразилась гроза с таким ливнем, что к
нему вполне можно было применить библейское выражение: «Разверзлись все хляби
небесные». И вот из этих хлябей низверглось столько воды, что она неслась по
заманихинским улицам бурным потоком, все смывая и размывая на своем пути.
Сколько курятников обвалилось, сколько сараев рухнуло, сколько грядок с уже
высаженной рассадой погибло! Даже берега Заманихи в некоторых местах были
подмыты и рухнули!
Пострадал и тайник, в котором убийца милиционера Лукьянова
спрятал деньги. Свои кровные восемьдесят тысяч. Кровью омытые… Деньги подмокли,
местами слиплись. Брать их домой, сушить там было полным самоубийством,
фигурант это отлично понимал. А между тем деньги нуждались в немедленной
просушке! Фигуранта начинали судороги скручивать, стоило представить себе, что
все это богатство слипнется, заплесневеет, поблекнет, утратит «товарный вид». О
нет, ему не доставляло удовольствие шуршание новеньких денежных бумажек в
руках. Но вместе с ними в его руках шуршали неисчислимые, поистине безграничные
возможности, это его мечты шуршали, словно нашептывали райское блаженство. Он
уже привык к их шепоту, он видел картины будущего, прекрасные картины… И вот
теперь они тоже словно бы подмокли и начали покрываться плесенью.
Чтобы мечты смогли сделаться явью, нужно было только одно:
как можно скорее высушить деньги! Он отлично знал, где это можно сделать, но
туда еще надо добраться… Да это тоже полдела! Главное – обезопасить себя от
возможной встречи с Бушуевым, от его слежки. А как это сделать? Не прибьешь же
Ваньку гвоздями к месту!
И тут в голову фигуранта пришло решение вопроса. Оно было
простым, как все гениальное. Он сел за стол и написал анонимку…
О, это лишь звучит просто и обыкновенно: написал анонимку!
Сам по себе процесс ее создания был лишь чуть-чуть менее сложным, чем
ограбление сберкассы.
Сначала фигурант надел нитяные перчатки – точно такие же, в
которых открывал сейф, но другую пару, потому что те, использованные, уничтожил
в ночь, когда ограбил кассу. Потом руками в перчатках он вырвал листок из
тетрадки в клеточку, купленной отнюдь не в местном магазине, а в Москве, все в
той же командировке, когда он запасся всем прочим реквизитом. Фигурант сам не
знал, зачем купил эту тетрадку. Но вот купил же – вместе с десятком конвертов.
Причем еще тогда, повинуясь какому-то почти звериному чутью, которое часто
побуждало его к тем или иным поступкам, он эту пачку конвертов сунул в
полиэтиленовый пакет и больше к ним не притрагивался. И вот теперь достал один
– из самой середины, твердо уверенный, что ни разу не коснулся его голыми
руками. Взял шариковую ручку с новым, чистеньким стержнем в левую руку и
осторожно, вдумчиво принялся писать, тщательно вырисовывая каждую букву сначала
на отдельном листе бумаги, а потом повторяя ее на конверте и в письме. Фигурант
старался писать не так, как обычно: буквы у него были лишены привычной
витиеватости, а вышли сухощавыми, неуверенными, как бы дрожащими, наклоненными
не четко вправо, а бредущими кто в лес, кто по дрова. Более того! Там, где
привычка подсказывала вести черту сверху вниз, он проводил ее снизу вверх, где
хотелось провести справа налево, тянул слева направо.
Это был тяжкий труд! Врагу не пожелаешь! Оттого, что писать
приходилось в перчатках, руки вспотели и плохо слушались. Впрочем, в конце
концов это оказалось на пользу делу, поскольку сделало почерк совершенно
неузнаваемым. И неудобочитаемым, конечно… Ничего, был уверен фигурант, такая
дотошная сволочь, как Бушуев, прочтет анонимку, лишь только наткнется на имя
Петьки Манихина. А именно Манихин был главной фигурой в письме человека,
который убил милиционера Лукьянова. И расчет был как раз на то, что при имени
Манихина оперативник Бушуев сделает охотничью стойку и с азартом боевого пса
ринется искать добычу там, где ее нет, никогда не было и быть не могло.
Вот что было написано в этом письме:
