Крышка поднялась, открыв неглубокое, выложенное деревом
отверстие, похожее на сундук. В сундуке было пусто, но только на первый,
непросвещенный взгляд. Если повернуть чуть отступающую дощечку на стенке, дно
сундука сдвигалось и открывался лаз в погреб. Хитрость придумал Серега,
одержимый почти маниакальными мерами предосторожности против возможного и
невозможного грабежа. И это устройство призвано было разочаровать воров:
увидят-де пустой «сундук» и уйдут. А вообще-то в погребе чего только не
хранилось! Он очень напоминал Манихину тот погреб, который был в его
деревенском доме в Заманихе, Петр испытывал какой-то странный ностальгический
восторг, когда спускался туда… но только при одном условии: чтобы кто-нибудь
непременно оставался наверху и следил, как бы не захлопнулась крышка. Она не
могла захлопнуться, Манихин прекрасно знал это, однако ничего не в силах был
поделать с собой. Воображение порой выходило из-под контроля, никак с ним не
справиться.
Сейчас рядом никого не было, поэтому он не полез в погреб, а
просто лег рядом на живот и вытянул руку, пытаясь достать до верхней полки. На
этой полке стояли в ряд бутылки домашней наливки – Анна делала – и самогонки,
которую виртуозно гнал Серега. Ничего другого он не пил: только собственную
самогонку с какой-то там немыслимой очисткой. Петр раньше тоже любил
приложиться, но уже давненько не пробовал спиртного – врачи говорили, ему
теперь вредно.
Да и в пень, вредно там или полезно, какая разница!
Он нащупал одну бутылку, отвернул пробку, понюхал – наливка.
Вроде бы вишневая. Не пойдет – слишком долго берет-забирает. А ему совсем
неохота, чтобы вся прожитая жизнь вдруг прошла перед глазами… Во второй была
тоже наливочка – смородиновая, а с третьей повезло. Серегино рукомесло шибануло
в нос так, что Манихин аж зачихал с отвычки. Единственное, что плохо, –
придется пить без закуски. Полкой ниже стояли банки с соленьями, сохранились
еще с прошлого года, но рука туда не доставала, а спуститься по лесенке Манихин
не решался.
Ну не смешно ли! Жизни себя лишить не страшно, а спуститься
в погреб…
Как говорится, у каждого свои недостатки.
Он отхлебнул из горлышка, поморщился, уткнулся лицом в сгиб
руки, пережидая первое, самое острое и неприятное ощущение. Второй глоток дался
легче. Все правильно, аккурат по пословице: «Первая колом, вторая соколом,
третья мелкими пташками». В голове зашумело чуть ли не сразу, и ноги сделались
ватными. Все-таки здорово ослабила его болезнь! Раньше мог пить ведрами, и хоть
бы хны, ни похмелья, ни глупостей никаких не совершал по пьянке. Зная за собой
эту особенность, иногда даже нарочно притворялся более опьяневшим, чем был на
самом деле, потому что приятели могли обидеться: плохо, когда в подгулявшей
компании один трезвый, на него смотрят как на шпиона империализма.
Куда ты, удаль прежняя, девалась? Ноги чуть ли не в разные
стороны идут. Эк его разбирает!
Рванул на себя дверцу «Пежо», чуть не плюхнулся на заднее
сиденье, но там горой были навалены какие-то не то мешки, не то подушки.
Сел опять за руль, хотя сзади, конечно, было бы удобнее, там
можно вытянуться, лечь, уснуть. Ничего, он и спереди умудрился лечь, болезнь
чем хороша, что здорово его изнурила, заставила похудеть. Правда что – нет худа
без добра!
А кто там все же мешков навалил? Серега? Надо будет завтра
ему…
Нет. Не надо будет. Как говорится, завтра никогда не
наступит. Но все-таки странно, что Серега сложил в хозяйскую машину какие-то
мешки. Или это все же подушки? А может, Серега тут ни при чем и все это барахло
напихал кто-то другой?
Нет, вот же прицепилась забота! До мешков ли ему должно быть
сейчас?
Манихин порою поднимался на локте и полулежа пил, пил,
мучительно морщась от мельтешения разноцветных вспышек перед глазами. Голова
кружилась, но сон уже наплывал. Анна металась вокруг, то близко заглядывала в
глаза, то, всплескивая руками, отскакивала и кричала: «Да ты только посмотри,
посмотри, кто это?!» Ага, уже и Анна его не узнает. Правильно он сделал, что
решился наконец, давно надо было это сделать с собой. Но ведь оставалась еще
какая-то надежда… Теперь уже нет.
Сон вдруг навалился тяжелой, удушливой глыбой. Уже сдаваясь
ему, задыхаясь и засыпая последним сном, Манихин вдруг подумал, что
нагромождение мешков очень похоже на человеческое тело.
Бред, конечно. Уже предсмертный бред… Но вдруг и в самом
деле рядом с ним, умирающим, на заднем сиденье лежит другой человек – судя по
странно окаменелому телу, уже мертвый? Значит, завтра в машине найдут два
трупа?
Это было последним проблеском его сознания. Манихин впал в
забытье.
Август 2001 года, Зеленый город
За дверью маячила некая поперечно-полосатая фигура. Общий
фон был темный, перечеркнутый узеньким беленьким штрихом. Молодая особа,
которой принадлежала эта фигура, чуточку помедлила, а потом вступила в комнату
и медленно продефилировала мимо Александра, как бы давая время разглядеть себя.
А разглядывать, ей-богу, было что, поскольку особа эта имела
очень привлекательное телосложение, скрывать которое она, видимо, считала
преступлением против человечества. Белая полоска перечеркивала ее стройные
бедра. Девушка – на вид ей и двадцати не было! – судя по всему, массу времени
проводила на пляже или в солярии, причем загорала топлесс, потому что вся
видимая часть ее тела была покрыта ровным загаром. У нее были коротко
стриженные, прилегающие к голове темные волосы, очень искусно мелированные, и
большие голубые глаза. Словом, как сказал бы любимый Булгаков, всем хорошая
девица, кабы не портило ее то, что она появилась некстати.
Не обращая ни малейшего внимания на Александра, словно он
был не более чем еще одной диванной подушкой, гостья простучала каблучками
босоножек, украшенных разноцветными стекляшками, через всю комнату и исчезла за
дверью мыльни.
Так вот какие особые услуги предлагал хорошенький портье!
Спасибо, хоть мальчонку не прислал, угадал наметанным взором, что клиент –
нормальный…
