– Не наверное, а наверняка, иначе она развалилась бы и
никого из нее отравить было бы невозможно. А впрочем, это все же бред! –
махнула Галина рукой.
– Почему бред? – опешил Александр.
– Потому что керамика держится прежде всего на обжиге, ясно?
А обжиг – это минимум 900 градусов. Для самых грубых изделий из красной глины.
А для фаянса обжиг 1300 градусов. Причем, как я вам только что говорила,
сначала один обжиг, потом второй – после глазуровки. Минимум двукратное
испытание, вы понимаете? Яд просто заварится, перестанет действовать. Вдобавок
глазуровка перекроет его доступ из глины, вы понимаете? Это абсолютно
нежизненный сюжет. А детектив был зарубежный или отечественный? Не Дик Фрэнсис,
кстати?
– Нет, – рассеянно пробормотал Александр. – Наш автор
какой-то, фамилию забыл.
Значит, размышлял он, эта загадочная Марина ни при чем,
категорически ни при чем! А забавный был бы поворот… Но не жизненный, это
точно! Потому что Марина дважды спасла жизнь Манихину – один раз после
отравления рыбой, второй… Про второй раз Александру ничего не известно, но он
был, о нем упоминал Манихин.
И двойной обжиг при 1300 градусах – это впечатляет, конечно.
Пусть мышьяк и относится к металлам, но ядовит он не в чистом виде, а в
соединениях – окислы его, соединения с натрием и многое другое. Но какое из
этих соединений способно выдержать такую температуру да еще изоляцию в виде
глазури – и остаться потом ядовитым? Осечка, господа! Осечка!
– Извините, Галина, – убито пробормотал Александр, – вы не
обидитесь, если я возьму фотку и пойду?
– Нет проблем, – кивнула она. – Кстати, я вспомнила, у меня
две фотографии Эльвиры. Вот эта, – она подала Александру уже знакомый ему по
Гошиным описаниям снимок двух женщин, – и еще новогодняя. Мы тут нарядились, я
была Снегуркой, мой муж – Дедом Морозом, а Эля – цыганкой, ну и ходили по
квартирам, прикалывались, как могли. Эля вообще обожала цыганку изображать, в
ней что-то было такое, южное, диковатое, безудержное…
Александр стоял столбом, глядя на снимок. Цыганка! Никакого
сходства с той женщиной, которая была в квартире номер 107… ну, понятно. Однако
же – цыганка! А в доме Манихина он уже столько слышал про цыганку!
Неужели та жуткая история с отравленной рыбой – не
случайность? Да возможно ли такое?
Плохо верится. Но еще хуже верится в такие вот
«случайности», в одну из каких оказался замешан доктор Меншиков, на беду свою
вошедший в квартиру номер 107.
Ладно, что без толку голову ломать, надо первым делом
показать эту фотографию не Палкину, не Гоше, а Манихину. Самому Петру
Федоровичу, его жене, Сереге, этой Марине, наконец.
И как можно скорей.
Июнь 1980 года, Заманиха
Речка Заманиха особенная. Она подчиняется причудам погоды
как никакая другая. В июльские жары пересыхает чуть ли не до самого донышка. А
в июньские и августовские грозы наполняется бурливой водой, выходит из берегов
и размывает такие плесы, что небось только на Волге и увидишь. Человеку,
который убил… словом, фигуранту, речка Заманиха частенько казалась существом
живым, со своим смыслом и норовом. Она могла такого накуролесить, что все планы
рыбаков или охотников летели к чертям. И она же могла делаться пособницей,
потворницей, верней помощницей, словно иногда ее обуревала та же удаль, что и
человека, словно и она иной раз норовила обставить привычные, надоевшие законы,
начудить, загадать загадок побольше – неразгадываемых загадок! – и при этом
гордилась собой так же, как человек.
К числу таких вот загадок относилась необъяснимая
переменчивость скорости ее течения и очертаний русла. Там, где вчера вода
еле-еле двигалась, так что напоминала ленивое зеркало, а не реку, сегодня она
могла нестись как бешеная, волоча коряги, вывороченные с землею комья травы и
целые кочки, то и дело ввинчиваясь в глубину водоворотами. И даже самые
привычные рыбаки и охотники, выросшие на берегах Заманихи, вроде бы знающие ее
фарватер как тропинки через родной огород, неожиданно налетали на мель или хватались
за голову при виде неузнаваемо, непредсказуемо изменившихся берегов. Она могла
в одну ночь подняться на пять метров, а днем понизить свой уровень на десять, и
приходилось утром плыть вровень с вершинами увалов, а вечером, возвращаясь с
рыбалки, ползти чуть ли не по дну.
Как только не пытались объяснить причудливость, дерзость
норова Заманихи! Еще мальчишкой фигурант слышал множество старушечьих рассказок
о том, с чего Заманиха такая. Среди этих легенд одна была самая пугающая и
трагическая.
Говорили, будто лет сто назад, а может, даже больше какой-то
охотник крепко любил дочку пчеляка, жившего на другом берегу и державшего там
свои многочисленные ульи и омшаники. Частенько, когда отец уходил в лес,
охотник переправлялся через речку Заманиху, отправляясь на свидание со своей
красавицей. Меж ними уже все было сговорено, однако приплыл как-то в деревню на
своей утлой лодчонке молодой коробейник, и дочка бортника прельстилась его
черными очами и вольной повадкою. Как ни образумливал ее охотник, девушка все
же отреклась от него. Отец был на стороне охотника, слывшего человеком
зажиточным, но его уговоры и даже побои не устрашили красавицу. Тайно меж
влюбленными было условлено, что, расторговавшись в соседней деревне,
находившейся ниже по течению Заманихи, коробейник заберет девушку с собой. Отец
и жених заперли ее в погребе, однако она умудрилась выбраться оттуда и побежала
через лес к тому месту, где ждал ее возлюбленный. Отец, старый и немощный, в
конце концов махнул рукою, рассудив, что счастье единственной дочери ему всего
дороже. Но не таков был охотник. Он выследил красавицу и тайком последовал за
ней. И вот она добежала до Заманихи и встала на крутом берегу, глядя, не
покажется ли вдали лодка коробейника.
Луна взошла и осветила реку. По серебряной лунной дорожке
плыла, плыла лодочка, на веслах которой сидел темноглазый красавец, распевая о
том, что сейчас заберет он возлюбленную и навеки увезет ее от постылого да
немилого.
Больше охотник не смог терпеть. Сорвал с плеча ружье и
выстрелил в спину той, которой лишь вчера клялся в вечной любви. Девушка упала
в реку и утонула. Следующим выстрелом был сражен ее молодой любовник. Его
унесла лодка, но, говорили, умер он не сразу и, прежде чем испустить дух, успел
проклясть своего убийцу и весь его род. Предсказал охотнику гибель в реке, а
также предрек, что в каждом поколении будет Заманиха забирать себе в жертву
кого-то из его потомков.
При звуках этого проклятия, не в час, видать,
произнесенного, речка дико взъярилась и вышла из берегов, словно хотела прямо
сейчас подмыть тот откос, на котором стоял убийца, и забрать его с собой.
Однако он успел скрыться в лесу и на сей раз остался жив.
