И вот начался обыск. Спохватившись, что надо соблюсти хоть
видимость порядка, Бушуев пригласил двоих понятых. Впрочем, это только
говорится так – мол, пригласил. На самом деле ткнул пальцем сначала в одного,
потом в другого. Ими оказались Катюша Перебывалова и, словно в насмешку, Саня
Колмогоров, первый друг Петра. Уж он пилил-пилил Бушуева, уж он честил его,
честил! Но остановить Ваньку не могла бы никакая сила. Он словно сошел с ума, и
Санина ругань его только подхлестывала.
В доме Бушуев ничего не тронул – сразу повел понятых в
подвал и давай там сбрасывать с полок пустые и полные банки. Мать Петра была
великая мастерица всяких заготовок, в прошлый год столько всего припасла, что у
Петра и до сих пор полно было солений-варений. Мать-то его теперь жила в
Муроме, у старшего сына, у которого родилась двойня, помогала нянчиться, но
Петра запасами обеспечила надолго.
Все это Бушуев порушил, а потом начал отдирать от стен
полки. Погреб у Манихиных был выложен кирпичом (отец покойный постарался!),
деревянные и металлические полки приколочены намертво. Бушуев, поняв, что дело
не столь простое, как ему представлялось, звал кого-нибудь из мужиков себе в
помощники, однако дурных не сыскалось. Может, Ванька с ума спятил, так что
теперь, вместе с ним безумиться? Какой он никакой милиционер, а все же человек
пришлый, чужак нижегородский, ну а Петр – он свой, заманихинский. Пришьет ему
Ванька дело, посадят его или нет – еще бабушка надвое сказала, а с соседом, это
всем известно, лучше не ссориться. Если Бушуеву так уж сильно нужна подмога,
пусть себе подкрепление из райотдела милиции вызывает.
То ли по причине выходного дня, а вернее, потому, что в
глубине души Бушуев понимал полную противозаконность своих действий, никакого
подкрепления он не вызвал. Сбегал домой за столярным и слесарным инструментом и
принялся корячиться один, отдирая полку за полкой и тщательно осматривая стены.
Катюша и Санька сперва честили его на два голоса, а потом
притихли, подавленные его уверенностью в своих действиях. Кажется, даже Санька
в конце концов почти уверился в том, что Бушуев знает, что делает.
Осталась нераскуроченной только одна стена, когда с рыбалки
вернулся Петр. Еще, видать, по пути добрые люди успели доложить ему, что
творится, потому что он как вбежал во двор, так сразу ринулся в погреб и
накинулся на Бушуева. Ругался, кричал много чего… а пуще – тут Катюша так и
впилась глазами в Анютино помертвелое лицо, – а пуще Анюту поминал: мол, Бушуев
во что бы то ни стало решил отбить у него невесту, вот и готов ради этого на
все. Только с того, мол, он к Петру и прицепился, будто собачий репей, а на
самом-то деле ему плевать, кто Кольку Лукьянова убил и кто сберкассу грабанул.
Все дело только в Анюте!
Много чего обидного высказал Петр Бушуеву, и, видать, оба
они дошли наконец до белого каления, потому что Петр вдруг кинулся на Бушуева с
кулаками, но не успел даже коснуться его пальцем, как тот вдруг сам на него
бросился. И в драке сначала разбил ему лицо, а потом, когда Петька ответил
сильным ударом, Бушуев так швыранул противника от себя, что Манихин отлетел,
ударился всем телом о кирпичную стену, а потом сполз на пол – и остался лежать
недвижимо.
Трясли его, тормошили, на воздух вынесли, но он в себя не
приходил. Саня Колмогоров погрузил друга в коляску своего мотоцикла да и повез
в больницу. Остальные разбрелись по домам. А Бушуев ушел из разоренного
подвала, и никто не знает, куда он подевался.
– Да вон на косогоре сидит, – махнула рукой Анюта.
Странно она чувствовала себя… Усталость, страх – все куда-то
подевалось. Так бывает после грозы, когда весь день томит тяжесть надвинувшихся
облаков, а потом вдруг как ударит ливнем – и сразу станет легче. Бьет гром,
свищет ветер, молния вспарывает небо, но это уже ничего, это уже не страшно,
гроза свершилась, и дышится легко. Исчезает оцепенение, ожидание смутной беды:
гроза – беда явная, от нее надо скрываться, спасаться, но это – дело привычное,
человек знает, как теперь поступать.
Вот и Анюта знала, что сейчас ей надо поскорей добежать до
«стекляшки», откуда через полчаса уходит последний автобус в райцентр. Только
сначала – заглянуть домой, успокоить мать, сказать, что уезжает к Петру. И
все-таки хоть что-нибудь съесть. Ей нужны будут силы!
Она сорвалась с места и ринулась по улице так быстро, что
Катюша даже ничего не успела больше сказать. А впрочем, чего еще говорить? И
так все сказано!
Август 2001 года, Зеленый город
Корпоративная солидарность – неоценимая вещь! Особенно
медицинская. К примеру, ты привозишь в травмопункт парня с переломом плеча, и
врач с первого взгляда понимает, что перелом насильственный. А со второго
взгляда – на твою физиономию – определяет злодея-насильника. А при этом в
компании еще присутствует истерически рыдающая девица, в которой тот же
проницательный врач с третьего взгляда вычисляет даму твоего сердца. Ну и какую
логическую цепочку выстроит тут нормальный человек? Двое мужиков подрались
из-за девушки, один другого поломал, а теперь строит из себя благородного
рыцаря, в то время как ему место в «обезьяннике», то есть за решеткой. Но
поскольку права никто не качает, поскольку поломанный не обличает своего
обидчика, а девица хоть и в грустях, но победителя не судит, то этот
врач-травматолог, раньше работавший в 35-й больнице и доктора Меншикова знающий
как облупленного, опускает долу свои не в меру проницательные очи и
предоставляет отношениям троицы развиваться согласно их логике. А вмешивается в
эти отношения лишь постольку, поскольку вмешательство его необходимо:
накладывает гипс на поломанное плечо и делает обезболивающий укол увечному,
дает дозу транквилизаторов рыдающей красотке, кивает бывшему коллеге: мол,
желаю счастья, здоровья и успехов в личной жизни! – а потом привычно кричит в
коридор: «Следующий, проходите!» И Меншиков уходит со своей командой,
размышляя, какой он сделал в свое время правильный выбор, отчаянно борясь на
вступительных экзаменах за место в мединституте, а не пойдя, как хотелось маме,
на филфак университета, куда поступить было гораздо легче!
