– Ты сказал, где деньги. Больше мне ничего не надо.
Понимаешь? Мне плевать, если опять будут считать, что я действую незаконно. Мне
теперь на все плевать, понял? Восстановят, не восстановят в милиции – даже это
не важно. Анюта возненавидит – да пускай! Главное было – тебя поймать. И я
поймал.
– Поймал… – вяло повторил Петр, вряд ли отдавая себя отчет в
том, что и кому говорит. – Поймал. Ты хитрый… Ну ты и хитрый оказался!
– Есть такое дело. Ну и ты хитрый, Петро, – с гордостью
отозвался Бушуев. Понятно было, что он не самим Манихиным гордится, а собой –
что смог такого хитреца перехитрить, ведь победа над столь сильным и опасным
противником как бы возвышала оперативника Бушуева в собственных глазах. Это вам
не какого-нибудь алкаша захомутать, который пивной ларек обчистил. Это, может,
преступление века!
Манихин вспомнил, как гордился собой, своими изощренными
планами, своей способностью действовать вроде бы вопреки всякой логике, чтобы
оставить следствие в состоянии полного ступора и неразберихи, и почувствовал,
что понимает Бушуева. Им обоим было сейчас чем гордиться, однако если гордости,
вернее, гордыне Петра Манихина пришел конец, то триумф Бушуева только
начинался.
– Я где-то читал, как у одного мужика вот так же память
пропавшую пробудили, – сказал Бушуев, продолжая держать Петра под прицелом и
медленно пятясь к тумбочке, на которой стоял телефон. – Его по башке стукнуло,
он и забыл, кто он и что он. Имя, адрес, детей, жену… Все забыл! Тогда доктор
подкрался к нему к спящему, выстрелил над ухом и как заорет: «Как тебя зовут?!»
Он с перепугу подскочил и заорал: «Так-то и так-то!» И разом все вспомнил – все
про себя, что раньше забыл. А доктор сказал, что он это раньше как бы сам от
себя скрывал, а теперь скрывать перестал. Он – от себя, а ты – от меня, –
понимаешь? – по-свойски объяснял Бушуев, поднимая левой рукой (в правой он
держал револьвер) трубку, поднося ее к уху и досадливо хмурясь. – Что-то связи
нет. Или у тебя телефон на блокираторе?
– Да, – пробормотал Петр, слабо соображая, что говорит.
До него только сейчас начал доходить смысл случившегося –
вернее, бессмысленность. Он столько усилий приложил, чтобы запутать следствие
вообще и Бушуева в частности, он наизнанку ради этого вывернулся, он старался
как черт – и теперь все прахом пошло из-за того, что этот сыскной пес Бушуев
выпалил у него над ухом из револьвера. Все, все пошло прахом из-за каких-то
рефлексов, так не вовремя сработавших! Все было напрасно, все его усилия, вся
гордость собой, все мечты, которые шуршали в его руках!.. Он уже было взмыл в
небеса, но Бушуев затаился в кустах и подло, предательски сбил его на взлете, в
ту минуту, когда он поверил, что все получилось!
Подло. Предательски…
Если бы кто-то сейчас спросил Петра, в чем именно
заключается предательство Бушуева, он, наверное, не смог бы толком ответить.
Наверное, в том, что Ванька все время попадался во все расставленные Манихиным
ловушки, упирался во все захлопнутые им двери, полной ложкой хлебал все
подстроенные им неприятности (даже в драке Манихин сумел подставиться ему так,
что не Ванька, получилось, его с ног свалил, а он Ваньку – с должности), –
попадался, попадался, а теперь вдруг перестал. Обошел Петра на вороных! Обставил,
обставил, и теперь он будет наслаждаться славой, почестями, а Манихин
отправится в тюрягу, откуда он уже не выйдет никогда. Определенно его поставят
к стенке. Или дадут двадцать пять лет. А это считай, что жизнь кончена. Если он
даже выйдет, то стариком. И Анюта его не узнает при встрече!
Анюта небось Ваньке теперь достанется. Красавица, слава,
деньги – все его будет! Как в книжках! И все ему простится, ведь победителей не
судят.
И Петра вдруг точно ожгло.
Деньги… Ванька исчез, его как бы нету в Заманихе. Зачем ему
объявляться? Он сейчас вполне может свистануть прямо отсюда в памятную протоку,
найти зимовье, поднять крыльцо и забрать деньги. Себе забрать! Тайно. И все
неисполненные мечты Петра будут продажно шуршать в руках Бушуева, напевать ему
те же сладкие песни.
Нет, ведь Петр может выдать Ивана. Ну а чтобы этого не
произошло, с Ваньки станется пристрелить соперника!
Хотя… зачем? Зачем пачкаться и рисковать влипнуть? Ведь
убийцу начнут искать, глядишь, и найдут, всякое в жизни бывает. Не будет Бушуев
его убивать. Он, гад ползучий, хитрец проклятый, прекрасно понимает, что Петр
его не выдаст. Не сможет выдать. Потому что это означает признание в ограблении
сберкассы и убийстве Николая Лукьянова. Петр предпочтет деньги потерять, чем
самому на себя «вышку» либо непомерный срок навесить.
Да нет, Ванька – он же правильный, он идейный, он ищейка
сумасшедшая, ему главное – преступника взять. Он сам сказал. Ему и в голову не
взбредет присвоить деньги: вон, колотит по ни в чем не повинному рычажку телефона,
словно надеясь, что тот пробудится к жизни. А телефон отключен, вот и все.
Чтобы его включить, надо тумбочку отодвинуть, а не по рычажку колотить.
Иван задумчиво оглянулся на забившегося в угол кровати
противника, и Петр торопливо отвел глаза, испугавшись, что Бушуев почует эту
безумную надежду, которая вдруг осенила его своим крылом, словно запоздалая
перелетная птица…
– Погоди, – с досадой пробормотал Иван, – да у тебя никак
телефон отключен?
– Да.
– Что, спокойно поспать хотелось? – с издевкой спросил
Бушуев. – А не вышло, ну беда! Теперь уж, наверное, не скоро ты спокойно
поспишь! Мало того что тебя к ногтю придавят, так ведь еще призрак Кольки
Лукьянова мучить будет, если еще не начал. – Уловил судорогу страха в лице
Манихина, покачал головой: – Как же ты мог, Петро? Бог с ними, с деньгами, тут
бес тебя попутал, но как же ты мог убить Николая?! Ты ж его всю жизнь знал, на
одной улице жили, пили, гуляли вместе… Он ведь тебя только потому впустил в сберкассу,
что друга в тебе видел. А ты его… Ты его убил, и за это проклят будешь. Проклят
во веки веков! Пусть же настанет день, когда тебе захочется самому от себя
отвернуться и убежать с криком ужаса! И пусть отвернутся от тебя все, кто тебе
дорог и кого ты любишь! Я все отдам, чтобы проклятие мое сбылось!
Он наклонился, отодвигая тумбочку и отводя револьвер от
Манихина. И в эту минуту Петр бросился на него. Кошкой вскочил на спину прежде,
чем Бушуев успел разогнуться, заломил его руку вперед и прижал к груди,
нашаривая курок револьвера.
Выстрел… другой… Бушуев медленно опустился на колени, и
Петр, который не в силах был расслабить своей мертвой хватки, опускался вместе
с ним, все еще сидя на нем верхом, вспоминая, как вот так же медленно, словно
бы нехотя, опускался на пол сберкассы Колька Лукьянов, а он бил его по голове
молотком, бил… тридцать ударов, словно гвозди забивал…
А здесь обошлось всего двумя выстрелами.
