– Я люблю прислуживать, вылизывать пятки, спать, свернувшись у господских ног калачиком. Я раб, раб, настоящий раб, без надежд на будущее; я не стану мечтать о свободе, потому что надеваю на себя эти оковы добровольно.
– Ты говоришь так, будто я уже согласился тебя принять.
– Конечно, согласился или вот-вот согласишься.
Квестор пожал плечами.
– Для чего мне это? Проще тебя убить и бросить в выгребную яму за бараком в порту.
– Это ты сможешь сделать в любой момент, как только я попытаюсь взбунтоваться. А со мной тебе будет интересно. Твоя жизнь как бы приобретет зеркало. Твоя душа получит собеседника, ибо, согласись, ну с кем ты можешь поговорить, ни в чем себя не сдерживая? С каким царем?! С каким консулом?! Ничтожные, злопамятные и не очень умные твари.
Сулла сел к столу, усыпанному полусвернутыми свитками и различными письменными принадлежностями. Последние слова незваного гостя ему понравились.
– И что же ты потребуешь за свои, не знаю пока какие, услуги? Какую оплату?
– «Оплату»! Он сказал слово «оплата»!
– Что тут смешного?!
– Я ведь буду рабом, понимаешь, рабом?! Мне достанутся объедки с твоего стола, а это, как правило, лучшая часть того, что готовится на кухне. Мне достанутся все женщины, которых я увижу в твоем доме, кроме тех, которых ты по своему капризу не захочешь использовать сам. Мне достанется громадная власть над всеми домочадцами; и даже твои офицеры, свободные римляне, всадники и аристократы станут мне угождать, потому что я буду раб Суллы.
– Да, ты просишь немало.
– Я прошу то, чего ты не будешь мне обязан давать. Я буду иметь, но ты не потратишься!
Взяв со стола длинное кипарисовое стило, квестор некоторое время вертел его в руках.
– Скажи, а какому богу ты дал обет – Асклепию, Юпитеру?
Гость помотал головой.
– Ты вряд ли слышал о нем, это маленькое восточное божество. Мне рассказал один финикийский купец, когда я оказался у него на корабле.
– А как ты мог оказаться у него на корабле? – искренне удивился Сулла.
– Это очень длинная история, именно потому, что совершенно правдивая. Так вот этому восточному божку я и поклялся… в общем, поклялся я ему…
– А где ты пропадал все эти годы, почему не явился ко мне раньше?
– Справедливый вопрос. Но чтобы я мог ответить на него, тебе нужно вспомнить, кем ты был три-четыре года назад.
– Для раба ты позволяешь себе слишком вольные речи.
Странный собеседник низко поклонился и пополз к сапогу патриция, чтобы его поцеловать.
– Не паясничай.
– Ладно, не буду. – Раб охотно встал, отряхивая тунику. – А на спрошенное отвечу – я следил за твоей жизнью и, пока ты барахтался в мелкой грязи интриг на форуме и в бездарных комициях, я не хотел к тебе приближаться. Какая польза была в том, чтобы стать рабом нищего аристократа?
Сулла весело рассмеялся.
– Негодяй!
– Клянусь волосами Минервы – несправедливое обвинение. Вряд ли тебе было бы легче вести свои дела, извести я тебя о собственном существовании.
Сулла продолжал смеяться.
– Могу поспорить, я угадаю, когда ты впервые решил предстать передо мной.
– Угадай.
– В тот месяц, когда мне поручили квестуру в армии Мария и я занялся подготовкой свежей кавалерии для него.
Гость уважительно кивнул, оценив проницательность своего господина.
– Это уже было похоже на начало блестящей карьеры. Я попробовал проникнуть в твое окружение, но натолкнулся на этого молчаливого и слишком преданного негодяя.
– Марка Карму?
– Да, твоего секретаря. Ты можешь по праву гордиться, ты подобрал себе великолепного работника.
– Какая-то непонятная ирония звучит в твоем голосе. Что ты хочешь сказать?
– Я только хочу сказать, что мне стоило гигантских трудов убедить его допустить меня к разговору с тобой. Я притворялся и твоим родственником, и югуртинским лазутчиком, и еще Юпитер знает кем.
– Он снизошел?
– Снизошел, и я уже был в двух шагах от твоего бальнеума, когда вдруг ты затеял эту омерзительную…
– Омерзительную?
– По-моему, так восхитительную комедию, все было бы замечательно. Я рыдал от счастья, стоя с арфистками за занавесом, я молился своему маленькому жестокому божку за то, что он дал мне возможность не ошибиться в тебе. Но тут…
– Что тут?
Раб вытер искренние слезы краем хитона.
– Будто ты не помнишь – скачка. Бешеная скачка в Остию. Я еле успел, умолив твоего железного секретаря пустить меня на корабль.
Сулла в продолжение этой расцвеченной рыданиями, ужимками и деланым смехом речи откровенно веселился.
– Почему же ты не подошел ко мне во время плавания, времени было достаточно.
– Как я мог подойти, когда я не мог ходить! И потом, разве возможен серьезный разговор на корабле, там столько свидетелей и такие тонкие стенки?
– Это верно.
– Но и там я получил радость, огромную радость, если признаться.
– Что ты имеешь в виду?
Гость закатил глаза и сладострастно покачал головой.
– Сцена гадания. Я стоял в толпе гаруспиков и авгуров, среди этих бесконечных священных кур, и восторженно, с наслаждением следил, как ты управляешься с одуревшей от нелепого страха толпой суеверных идиотов. В самом деле, можно ли ставить успех громадной экспедиции, транспортировку целой армии в зависимость от того, насколько налита кровью печень безмозглой птицы.
Квестор вдруг помрачнел, он слегка склонил голову набок, он всегда так делал, когда переставал до конца понимать своего собеседника.
– Слишком смелые речи, раб.
Поняв, что голос военачальника звучит серьезно, раб сморщился и скорбно вздохнул.
– Извини, если задел какие-то особенно римские чувства в твоей душе.
– Слишком смелые речи, раб!
– Еще буквально несколько слов. И я умолкну. Может быть, на время, будет твоя воля – навсегда.
– Произнеси свои несколько слов.
Вдруг раб яростно, животными, собачьими движениями стал расчесывать себе шею.
– Когда мы высадились в Цирте…
– Продолжай.
– …я снова бросился к Марку, потрясенный до глубины души видением твоего образа, извини, что льщу так грубо, у меня нет времени для более тонких приемов. Так вот, я попросил его: ну теперь-то наконец приведи меня к нему, к Луцию Корнелию Сулле, квестору консульской армии. Знаешь, что он мне предложил?
