Наконец мы свернули на длинную дорожку, покрытую гравием, которая вела к открытому полю. Я увидела два стоящих самолета. Вдали возвышался огромный белый дом во франко-нормандском стиле, окруженный хозяйственными постройками.
Чарльз затормозил, двигатель зафыркал, потом замолчал. Он повернулся ко мне.
– Ну что же, это было очень приятно, – сказал он с неожиданной улыбкой, и я невольно рассмеялась.
– Вы любите водить машину? – Я потрогала рукой кожаную обивку, во время пути покрывшуюся пылью.
Это был, несомненно, прекрасный автомобиль.
– Боюсь, что да. У меня раньше был мотоцикл, тогда я демонстрировал перед публикой фигуры высшего пилотажа. Это была необыкновенная маленькая машинка, но я продал его, чтобы заплатить за мой первый самолет по имени Дженни.
– Вы все свои средства передвижения называете человеческими именами?
– Я? О нет! «Дженни» – это некое подобие самолета, излишки военного имущества. Его использовали за границей, а потом переоборудовали для других целей. Я возил на нем почту.
– А-а.
– Во всяком случае, – он снял солнечные очки и шляпу и погрузил руку в свои пшеничного цвета волосы, – так сложилось.
– А где мы находимся?
– У моих друзей есть частное летное поле. До сих пор никто из репортеров про него не разнюхал.
– Понятно. – Я увидела полоску воды узкого залива, блестевшую вдалеке под густой листвой небольшой рощи. – Здесь красиво.
– Да. Гуггенхаймы мне помогали во всем, – он неопределенно махнул рукой, и я поняла, что он имеет в виду все то, что происходило с ним после. После перелета через Атлантику, – Гарри разрешает мне пользоваться его самолетами; я заказал совсем новый. «Дух Сент-Луиса» уже поставлен на консервацию.
Я услышала нотку горечи в его голосе, как будто у маленького мальчика отобрали любимую игрушку.
Потом он кашлянул и выбрался из машины.
– Сегодня хороший день для полета, – проговорил он, взглянув на небо, вышел из машины, обогнул ее и открыл передо мной дверцу.
Потом широким шагом направился к двум серебряного цвета самолетам, сверкавшим на солнце. Я поспешила за ним. Ради меня он не стал замедлять шаг, и снова мне пришлось пуститься вприпрыжку, чтобы поспеть за ним.
– Вы больше не поднимались в небо со времени нашего полета? – Мы добрались до ближайшего самолета – закрытого моноплана, у которого размах крыльев был больше, чем у второго самолета. Он был уже развернут в направлении взлетной полосы.
– Нет, – и внезапно я вспомнила, что летала. Как я могла об этом забыть? Может, это не считалось, потому что было без него? Или потому, что я чувствовала себя предательницей, летая с кем-нибудь другим?
– Здесь вам будет более комфортно, чем в прошлый раз. Мы скоро начнем использовать самолеты этого типа для долгосрочного пассажирского перелета. Такие, только еще больше. Вам не надо надевать летные очки.
Он открыл передо мной маленькую дверцу и помог взобраться в кабину. Внутри было ужасно жарко – просто как в печке, оттого что кабина нагрелась на солнце. Так что я сняла свой жакет, радуясь, что надела под него хлопчатобумажную блузку с короткими рукавами. Необходимости в бриджах не было, поскольку имелись четыре плетеных стула, прикрепленные к полу – два спереди, два сзади, с мягкими сиденьями. Я заняла свое место на переднем пассажирском месте так же непринужденно, как будто находилась на званом чаепитии.
Чарльз забрался на место пилота и бросил быстрый взгляд на панель управления, нажав там несколько кнопок, а также несколько педалей и рычагов на полу. Потом протянул мне палочку жвачки, ужасной мятной жвачки, но я приняла ее с благодарностью и сразу же начала жевать. Он завел мотор, который тут же стал фыркать и чихать. Одновременно начал крутиться пропеллер. На этот раз он был установлен дальше, чем во время первого полета, когда я чувствовала на лице порывы ветра. В закрытой кабине я могла видеть только то, что творится впереди, и частично то, что сбоку. Рев мотора был заглушенным, хотя достаточно громким.
– Поехали, – проговорил Чарльз и плавно потянул за рычаг управления. Самолет побежал по взлетному полю, постепенно набирая скорость, и я вновь почувствовала резкий скачок, потом ветер подхватил нас и стал поднимать все выше, выше, выше.
В то самое мгновение, когда мы оторвались от земли, я заметила, что Чарльз выглянул в окно со своей стороны, очень внимательно осмотрелся вокруг, потом выглянул снова. Его пальцы сжали рычаг, и он что-то тихо пробормотал.
– Что? – спросила я, изо всех сил стараясь не завопить от радости, когда мы взлетели так близко от верхушек сосен, что они чуть не оцарапали днище самолета.
Чарльз не ответил, и я, пожав плечами, продолжала наслаждаться видом. Залив с белоснежными птицами-парусниками, красивые большие здания, которые я узнала, – это были дома папиных приятелей-банкиров, яркая зелень, волнующаяся под крылом. Самолет раскачивался и дергался, набирая высоту, заставляя мой желудок совершать собственные эскапады, но потом выровнялся, и мое сердце воспарило вслед за ним. Опасения по поводу Дуайта, сомнения и страхи перед грядущим, терзания насчет моего назначения в жизни – все куда-то исчезло. В душе воцарились свет и ясность; вытянув руки и ноги, я нежилась в лучах теплого солнца. Потом повернулась к своему компаньону. Но вместо беззаботной улыбки, которую я ожидала увидеть, я увидела застывшую маску. Рот Чарльза превратился в тонкую линию, а красивые голубые глаза сузились в стальном напряжении.
– Мы потеряли колесо, – крикнул он сквозь пульсирующее гуденье двигателя, и я поняла, что приятная беседа откладывается на неопределенный срок.
– Когда? – крикнула я.
– При взлете. Я почувствовал – что-то не так. Оно осталось на земле.
– И что? Мы ведь находимся в воздухе, зачем нам колеса?
– Приземление. Будут проблемы. – Это все, что он сказал.
Потом нажал несколько кнопок на панели, пробормотал что-то, похожее на сложную математическую формулу, и кивнул сам себе.
Я хотела задать ему еще вопросы, но перекрикивать шум мотора показалось глупым.
– Очень шумно, – сказала я, показывая на свои уши.
Чарльз кивнул.
– Некоторые пользуются ватой – засовывают ее в уши. Я не пользуюсь. Пропадает чувство полета.
Я кивнула, с трудом поняв, что он сказал.
Некоторое время мы летели молча. Потом он снова повернулся ко мне. На лице его была напряженность, лоб пересекали тревожные складки, как будто он о чем-то напряженно размышлял.
– Нам придется полетать некоторое время, чтобы сжечь топливо. Тогда приземляться будет безопаснее! – крикнул он. – У вас нет других планов на сегодня? Я вас ни от чего не отвлекаю?
Меня рассмешил его последний вопрос. Казалось, он больше беспокоится насчет моих повседневных дел, чем о самолете! Я рассмеялась, приведя его этим в недоумение.
