Взвыла, обхватив голову руками. Ревела, цеплялась за него – оттаскивали. Кто—то говорил на ухо – нельзя трогать, мало ли какие травмы и переломы.
В тот момент вспомнились мои собственные слова: «Чтоб ты сдох, тварь!». Бросила не подумав, но там, наверху всё записывают. Пожелала? Получи.
Так начался отсчёт моей новой жизни. Так я начала молиться: «Только бы выжил».
23
Как проще сказать, не растерять, не разорвать,
Мы здесь на века, словно река, словно слова молитвы.
Би—2 «Молитва»
Врачи отмахивались – кто такая? Не жена, не родственница. Обивала пороги больницы, требовала, стучала в окна регистратуры – без толку. Спала в коридоре на пластиковом стуле, пока спина не начала трещать от острой боли.
Одна медсестричка сжалилась – пообещала проводить ночью, когда дежурных меньше, в палату реанимации. Я стояла в первый раз возле чёрного входа, трясясь от страха и холода – если заметят, то уже никогда не пустят. Не заметили. Молодая девчонка тихо открыла дверь, приложила палец к губам: «Молчи» и провела внутрь.
Смутно помню трубки, аппарат искусственного дыхания – всё как в тумане. Гипс, какие—то штыри, торчащие из бёдер – картина жуткая, разум размыл детали, иначе просто сошла бы с ума. Я гладила его руку, плакала безмолвно, просила меня не оставлять. Если среди ночи приходили врачи, пряталась под койкой – страшно было жуть, чуть наклонись и увидишь сумасшедшую, сжимающуюся на корточках под кроватью больного.
Через месяц начал дышать самостоятельно – маленькая победа. Тогда со мной наконец—то поговорили, снизошли. Объяснили, что какой—то сложный перелом таза – ходить вряд ли будет, нижняя часть тела парализована. Слушала, кивала головой – плевать, лишь бы жил. Объяснили про реабилитацию, психологическую помощь, терапию – всё записывала, а потом читала в интернете. Искала лучших массажистов, клиники – цены ужасали. Поняла, что не потяну его лечение одна – пришлось начать работать в утроенном режиме. Ночью валилась с ног, но шла в больницу – чувствовала вину за то, что оставляю на целый день одного в холодной палате, обвешанного проводами, трубками.
Осознавала, что в таком режиме и мужики не выдерживают, но работала. Руки истёрла в кровь, отмывая от краски, зрение стало падать – долгие часы за компьютером – чертила проекты и продавала за копейки в интернете. К тому моменту, как его выпишут, надо обустроить всё дома – ванную и туалет, специальный матрас на кровати, купить инвалидную коляску – денег потрачено будет – страшно сказать. Покрасила стены – получила расчёт и бегом в специализированный магазин, а часть откладывала на счёт в банке – на терапевтов и массажистов.
Он молчал с того момента, как очнулся. Медсёстры говорили, что морщился от больничной еды – всё—таки избаловала. Стала уходить домой в четыре утра, два часа проводила за готовкой и относила в больницу. Начал есть лучше, в весе набрал немного. Ночью несколько часов сидела рядом, гладила по рукам – говорила, что всё будет хорошо. Он смотрел своими тёмными глазами и качал головой: «Уходи, зачем тебе калека».
Я не ушла. Не смогла. Я лучше себе ноги оторву и ему приделаю, но лишь бы живой, здоровый и со мной рядом.
Верила, что поставлю на ноги. Знала. Я же упёртая…
Всего и не опишешь вот так, затянется надолго. Не буду посвящать вас во все тонкости жизни с инвалидом – ни к чему. Ему было тяжело, и физически и морально. Представьте – ведь был здоровый, крепкий мужик, а тут ему утку подкладывают. Кормят с ложечки, обмывают влажным полотенцем или везут на коляске до ванной, там садят на специальный стул и моют из душа, как ребёнка.
Руслан терпел, сцепив зубы. Не сказал ни одного обидного, колкого слова. Через пару месяцев начал потихоньку разговаривать. «Как дела?», «Что на работе?». Рассказывала, делилась – стал улыбаться. Встретила пару знакомых – парней с его бригады, передала привет. Сказал, чтоб в гости не звала – не хочет. Я понимала, поэтому просто передавала приветы туда—сюда, но настойчиво отказывалась, если просили зайти, проведать.
Прошло полгода. Массаж давал результаты – начал потихоньку приподниматься на руках, до этого не хватало сил – мышцы совсем атрофировались. Я перетащила ему телевизор в спальню и купила дешёвенький подержанный ноутбук, чтобы не скучал целыми днями, пока я на работе.
Мама приезжала на выходные – помогала с уборкой. Подсказала, что и кому говорить, как свечи ставить, и я начала ходить по воскресеньям в церковь. Замаливала грехи, раскаивалась за неосторожно брошенные слова. У Николая Чудотворца просила за него, а у Девы Марии – сил и мудрости для себя. Помощи не просила никогда – понимала, что не заслужила.
У Руслана началось воспаление, оказалось, что штифты поставили неправильно. Нужна была срочная операция – таких денег не было. Сказали, если не сделать в ближайшее время – ампутация правой ноги до верхней части бедра. Я рыдала на плече у рентгенолога – страховка закончилась, бесплатно больше ничего не будет. Пенсия по инвалидности – крохи и Руслан от неё отказался, слишком гордый.
Тогда пришла в храм прямиком из больницы – тихо плакала перед иконой и впервые попросила для себя. Не сотворить чуда, а просто дать подсказку, какой—то знак.
Шла по городу, укутавшись в старое залатанное пальто. Увидела витрину парикмахерской и салона париков. Не думая, шагнула внутрь.
Вышла оттуда с короткой стрижкой, под мальчика. Попросила обрезать максимально – чтобы продать побольше. Волосы, хоть были и крашеные, но здоровые – заплатили много.
Руслан тогда впервые за всё это время заплакал. Я улыбнулась, сказала: «Отрастут, не зубы», а по его лицу катились слёзы, когда он перебирал короткий рваный «стильный» ёжик на моей голове. Мне тоже было обидно, больно – но я иного выхода не видела. Правда, ситуация была край – хоть на панель иди, или банк грабить – выхода нет.
Вытряхнула шкатулку с драгоценностями – сдала в ломбард. Мама тоже продала своё золото, и соседка – Марфа Васильевна, у неё было очень много и старинное. На операцию накопили быстро, ногу ему спасли.
Так и жили. Прошёл год, снова наступила осень. Больше дышать свежим воздухом на балконе он не мог – холодно. А спускать с пятого этажа без лифта коляску и его самой – невозможно. Я приглашала массажиста по выходным, он помогал бесплатно, и мы гуляли по парку. Я толкала коляску, а Руслан молчал, разглядывал идущих навстречу людей. Один раз я так устала от сочувствующих взглядов, что начала материть одну женщину – она сидела на соседней скамейке и пялилась – нагло, с жалостью, брезгливо. Не выдержала – подбежала к ней, орала на всю улицу. Руслан тогда подъехал, толкнул колесом в ногу и схватил за руку.
– Оставь, Божена. Не стоит.
Баба со скамейки испарилась, а я села на её место. Уткнулась лицом в его тощие колени, накрытые клетчатым пледом, и зарыдала. Руслан гладил по голове, а потом тихо сказал:
– Если бы не ты, я бы давно уже сдох. Им не понять – они думают, что счастливы. На двух ногах, относительно здоровые. Им не понять… – вздохнул, поднял моё зарёванное лицо, вытер слёзы шершавыми пальцами, – Они – бедные, убогие. Они, а не мы. Запомни это, запомни; и никогда больше не плачь из—за убогих – никогда. Поняла?
