Vaata, kui pimedus on teel,
Oota, neis valgus püsib veel, Kuula,
kuis hingab sinu maa
Kuula… Nüüd.
[2]
Он замолчал, и ребёнок у него на руках захныкал. Я спряталась в коридоре и прикрыла рот рукой, душа в себе слёзы – это было… Так нежно. Так чувственно. Каждое слово было пропитано, пронизано любовью.
Kuula, mis vaikusesse jäi,
Kuula, neid lihtsaid hetki vaid,
Sa kuula, ka südamel on hääl.
[3]
Я не могу сказать, что у него красивый голос, нет. Но в этом моменте – в моменте, когда отец поёт своему сыну песню, пусть немного нескладно, было поистине что—то трепетное. Это не похоже на то, как я что—то напеваю Витьке перед сном, это – другое. Что—то более ценное. Отступив назад, я вернулась на кухню, решив оставить их наедине и попросту не мешать. Налила себе чай в чашку, взяла печенье и с громким хрустом откусила половину, тут же поморщившись от того, что нашумела.
Когда появился Расмус, моя кружка опустела наполовину, и я приговорила четыре печенья, задумчиво глядя в одну точку.
– Агата, – тихо сказал он, – Он уснул случайно, – виновато покосившись в мою сторону, Расмус сел напротив.
– Ничего страшного, пусть спит, – вяло улыбнувшись, я сделала глоток.
Он хмыкнул, а потом медленно протянул:
– Я думал, ругать будешь. Режим и всё такое.
– Мы не в режимном учреждении, так что не буду, – огрызнулась я, стукнув чашкой по столу.
– Тише ты, – шикнул, и усмехнулся, – Я же шучу.
Вздохнув, я покачала головой и опустила глаза на стол, собирая крошки кончиками пальцев.
– Я отвыкла от твоих шуточек.
– А я отвык от того, что ты такая дерзкая, – подмигнув мне, он широко улыбнулся, – Хорошая квартира. Снимаешь? – оглядев крохотную кухню беглым взглядом, он снова уставился на меня.
– Нет, папа подарил Витьке. А ты? Где обитаешь теперь?
– В маминой живу. В соседнем доме, ну, ты в курсе, – ответил он, развалившись на стуле и потягивая тёплый чай.
– Какая маленькая у нас всё—таки столица, – ухмыльнулась я, – Кто бы мог подумать, что снова будем соседями.
– Да уж, ты явно на это не рассчитывала, – сквозь зубы процедил он, со своим привычным прищуром, – О чём ты только думала? Что я не узнаю? Или сделаю вид, что ничего не понял?
– Если честно, то – да, – я пожала плечами.
– Идиотка, – Расмус покачал головой.
Я ничего не ответила. Взяла свою кружку, поднялась из—за стола и пошла к раковине. Принялась за мытьё скопившейся за день посуды, старательно делая вид, что меня не задели его слова. Когда убирала одну из тарелок, рука Расмуса легла на моё запястье, останавливая.
– Агата, – тихо сказал он за моей спиной, – Прости. Я опять нагрубил…
И я взорвалась.
– Знаешь, ты прав, – резко развернувшись, вскипела я, – Да, я идиотка. Идиотка, потому что не думала о том, что надо предохраняться. Идиотка, потому что не сказала тебе о ребёнке. Идиотка, потому что вообще позволила себе влюбиться в тебя, хотя ничего о тебе не знала. Я непроходимая дура, потому что надеялась, что тебя забуду, но у меня не выходит, – вскинув руками, я отступила на шаг и упёрлась пятой точкой в столешницу, – Хоть ты тресни – не выходит. Что в тебе особенного? Наглый, и глупый, и постоянно издеваешься…
Договорить свой монолог я не успела, потому что его руки сгребли меня в охапку и губы накрыли мои – заставив замолчать. По телу пробежала жаркая волна, ноги подкосились, и я вцепилась в первое, что попалось под руки – его футболку. Сжала ткань пальцами, почувствовав его руку на своём затылке. Всхлипнула, когда он прижал меня к своему телу – по—прежнему сильному и горячему.
Его сердце бешено колотилось под моей ладонью, как будто хотело выпрыгнуть из груди прямиком мне в руки. Я не сдержала стон, когда Расмус сжал мои волосы и потянул голову вниз, заставляя меня открыть глаза и посмотреть на него.
Внимательно изучая моё лицо, он провёл другой рукой вверх по моей талии к рёбрам, задирая майку. Облизав пересохшие губы, я опустила взгляд, следя за его движением – выше, выше и выше, до тех пор, пока прохладный воздух не касается моей кожи. Светлые глаза вспыхнули, уставившись на надпись, которая была под левой грудью, а затем его лицо исказила гримаса боли и рука в моих волосах ослабла.
Большой палец погладил чернила, словно пытаясь стереть их – как будто это было возможно. Расмус наклонился к моему лицу и поднял взгляд, чуть прищурившись. Провёл носом по моей щеке, я вздрогнула от неожиданной ласки.
– Ты скучала? – шепнул чуть слышно, от дыхания пряди волос у моего лица пошевелились.
«Скучала» – чуть не выпалила я, но вовремя прикусила язык.
– Я тоже скучал, Агата. Очень скучал. И я тоже не могу тебя забыть, хотя пытался.
Я зажмурилась, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не броситься к нему на шею. Недоверие больно кольнуло грудь – можно ли верить его словам? Обманул ведь однажды – может обмануть и снова.
– Скажи хоть что—нибудь, не молчи, – раздражённо процедил он, обхватывая мои плечи руками и встряхивая меня.
Пришлось прочистить горло, прежде чем заговорить.
– Я не против, если ты будешь помогать с Витькой, – хрипло сказала я, стараясь держать голос ровным, – Но между нами ничего не будет, Расмус. Ты – не тот человек, который мне нужен.
Его брови медленно поползли вверх, собирая тонкие морщинки на лбу. Взгляд стал тяжёлым, недоверчивым. Так же медленно его лицо разгладилось и уголки губ тронула короткая улыбка. Погладив мои плечи руками, он поцеловал меня в лоб, широко улыбнулся и отступил на шаг.
– Как скажешь, – пренебрежительно пожал плечами, продолжая улыбаться, – Я не буду настаивать.
Я почти ненавидела себя в этот момент – и зачем я вообще это сказала? Внутри бились противоречия – хотела, чтобы он настаивал. Хотела, чтобы он не слушал и делал по—своему. Хотела, чтобы прижал к себе, держал крепко и не отпускал. Но в то же время боялась – если обманет вновь, я больше не смогу собраться и жить дальше.
26
My love is tainted by your touch
Cuz some guys have shown me aces
But you’ve got that royal flush
I know it’s crazy everyday
Well tomorrow may be shaky
But you never turn away
