К тому моменту, когда подъехало, пробравшись через месиво железа, ГАИ, содержимое фуры почти растащили, две машины горели, стоны неслись со всех сторон. Но помогать и спасать пострадавших никто не собирался, люди оказались заняты гораздо более насущными делами – обогащением на чужом несчастье.
Милиции пригнали на аварию море, километровая пробка в обе стороны перекрыла возможность подъехать спецтранспорту. Чтобы пропустить «Скорые», пришлось сталкивать в кювет и без того пострадавшие машины.
А Больших и его бригаду транспортировали к месту аварии на вертолете.
И понеслась!
Разгоняемый милицией от фуры народ очухался от массового помешательства, обнаружил свои потери материальной части в виде битого личного транспорта, а заодно и полученные травмы, не напоминавшие о себе в пылу яростных битв за водяру, и ринулся толпой к спасателям, требуя немедленного оказания помощи.
В воздухе, немилосердно воняющем водкой, паленым железом и жженой резиной, отчетливо запахло надвигающейся паникой и беспределом, грозящим перерасти в народный бунт, со всеми вытекающими последствиями.
Подполковник милиции, прибывший на место происшествия, пресек в корне возможное развитие событий простым и действенным способом – встав на подножку патрульной машины и донеся до сознания граждан посредством громкоговорителя следующую информацию:
– Сейчас, мать вашу, постовые проверят все машины, хозяев каждой, где найдем водку, арестуем к такой-то матери, по уголовной статье! Я вам такую жизнь устрою на…! Все по машинам расселись к…!! И сидеть не вякать!! К каждому подойдем, протокол составим! Помощь окажем! Если есть раненые и травмированные – включите фары, медики к вам подойдут! Если есть тяжело раненные, несите к машинам «Скорой помощи»! Особо нетерпеливым и качающим права по мордасам наваляем за сопротивление властям!! Все понятно, или есть вопросы, мать вашу!!
До умов «сознательных» граждан такая конкретная и проникновенная речь дошла без особых усилий – сразу и наверняка, развеяв сомнения и возможность бунта. «Настоящих буйных», как водится, было мало, вожаков не нашлось. И народец быстренько рассосался по личным авто, прятать добытое, а проще говоря, ныкать награбленное от ментовского зоркого ока.
Большинство слиняло бы с чистой душой и по-тихому, махнув рукой на протоколы и нанесенные личным машинам повреждения. Ан, нет, из глухой пробки стоявших, в прямом смысле, впритирку машин, можно было выбраться разве что пешкодралом.
Люди притихли и ждали развития событий.
Степан не вникал в ситуацию, милиция и спасатели сами разберутся. А у него было много тяжелых пострадавших, трое очень тяжелых – водитель фуры, водитель «Жигулей», которые первыми вылетели на встречную, крутой «нисанщик», которого спасла от смерти собственная машина системой безопасности, один труп, водителя «газели», и пятеро средней тяжести.
И это на первый внимательный взгляд, какие еще «сюрпризы» ждут в километровом месиве машин…
Вывозить пострадавших – самое сложное. Необходимому количеству «Скорых» не пробиться через кучу-малу на дороге, приходилось транспортировать вертолетами, что-то из области американского кинематографа, а у нас так вывозят только самых тяжелых, которые на грани.
Приходилось предпринимать оперативные действия, которые по-хорошему надо проводить в операционных, а не прямо здесь, на месте, делая все, что возможно, и сверх того…
И так много часов подряд.
Больших зашивал, вправлял кости, экстренно оперировал, останавливал кровотечения и снова зашивал. Четко, без суеты и лишних движений, отдавая жестким, охрипшим на холоде голосом команды, принимая мгновенные решения, оценивая ситуацию – успевая только менять стерильный верхний одежный набор и перчатки.
Когда Степан, вернувшись с командой на базу, стоял под душем, ему все казалось, что въевшийся в кожу запах водки и горевших покрышек не отмыть уже ничем, и отвлеченно думал, что станет объяснять гаишникам по дороге домой, если остановят, чувствовал он себя замаринованным в водочном рассоле.
Хотелось позвонить вот прямо сейчас Стаське и пожаловаться, как зверски устал и замерз, и как сегодня пришлось работать, но Степан опасался, что на такую длинную речь у него ни охрипшего голоса, ни сил не хватит.
Лучшее, что могло с ним случиться, это оказаться возле нее, лечь, прижать Стаську к себе и уснуть.
Где оно, то лучшее?
– За горами, за долами, – указал точный адрес доктор Больших.
Ему еще предстояло принять стратегическое решение: куда ехать? И ехать ли вообще, не проще ли и безопаснее лечь в дежурке и проспать до утра. Это, конечно, не климатический курорт и не перинное раздолье – шум, гам, возможная беготня – работает следующая смена, но все же…
Да к черту! Что он, бомж какой?
Раз нельзя к Стаське, он поедет домой! Не так уж он и устал, чтобы не доехать!
Правда, объяснить себе в данный момент, почему нельзя туда, куда хочется больше всего, доктор Больших не смог бы, хоть ты его пытай с пристрастием.
«Завтра во всем разберусь!» – пообещал себе Степан.
И, пребывая в душевном состоянии «назло кондуктору пойду пешком», упертый временами до предела Больших доехал-таки домой, стискивая зубы, не дав себе расслабляться, включил и заправил систему обогрева в подвале, даже пожевал остатки вчерашнего ужина, что-то доказывая себе, и лег спать.
И проснулся почему-то ни свет ни заря, поворочался с боку на бок, пытаясь снова уснуть, поуговаривал себя, ругнулся, не достигнув желаемого результата, и пошлепал в кухню – варить кофе, раз песня не сложилась.
Дом встретил хозяина улыбаясь, приветливо-радостно, теплом и уютом. Степан улыбнулся в ответ, похвалил мысленно: хорошо здесь у нас с тобой! И в голове сверкнула мысль:
«И неприютно одиноко…»
Степан, как наяву, представил Стаську, потирающую глаза, выползающую следом за ним из спальни в кухню, и как она сонно привалится к его боку.
– Ну, что тебе не спится, старче? – спросит она, не открывая глаз.
А он поцелует ее в макушку, усмехнется:
– Не знаю, ты иди, досыпай, маленькая.
– Мне без тебя не досыпается, – ответила бы она.
И ни на одну его рубашку Стаська бы не претендовала, даже если бы он сам настаивал, а ходила бы в смешной уютной пижамке, всклокоченная, сонная, зевала бы.
Или сидела за компьютером и тихо ворчала на писательниц всяческих французских и английских нерадивых, бросала бы с досады работу и кричала на весь дом со второго этажа:
– Степан! Пошли на мороз, мозги мои выветривать!
Или засыпала в его объятиях у камина, под тихий неспешный разговор, а просыпаясь, нервничала, что прослушала что-то важное и требовала повторить.
Главное, что вся она – ее запах, смех, улыбки, шуточки, дух, характер, движения, легкие шаги, длинные пальчики с миндалевидными ноготочками, розовенькие ушки и летящие прядки волос, золотистые глаза и веселый смех – вся находилась бы здесь, с ним, наполнив дом и его жизнь собой.
