Привели Ваську, они с Леной обнялись с ходу, прижались друг к другу, как с фронта встретились, постояли так молча. Затем Лена мальчика чуть отстранила:
– Василий Федорович, тут мой начальник хотел с тобой познакомиться.
Васька Забарина осмотрел придирчивым взглядом с ног до головы, подошел, протянул ладошку.
– Василий Федорович, – представился.
– Николай Васильевич, – пожал ему руку Забарин.
– Я знаю, не Гоголь, мне Лена говорила, – чуть усмехнулся мальчик.
– Лен, – распорядился начальник, – ты иди, погуляй пока, мы с Василием Федоровичем поговорим.
Она переживала отчего-то страшно, расхаживала по коридору туда-сюда. О чем они там могут говорить, что обсуждать и зачем это Забарину?
Вышли. У Васьки скоро обед, мальчик пошел их провожать к выходу, попрощался с Забариным с пожатием рук и по имени-отчеству. Лена присела перед Васей на корточки и взяла его ладошки в руки.
– Вась, потерпи еще, наш адвокат подал оспаривающее заявление.
– Я потерплю, – кивнул мальчик. И очень серьезно сказал: – Ты лучше, Лен, побереги себя, вон черная стала, похудела совсем. Так и заболеть недолго. Что мы тогда будем делать?
– Ничего, Василий Федорович, на войне всегда так, – грустно улыбнулась она. – Ты же помнишь наши задачи: я отвечаю за свой фронт, бумажный, ты за свой – учебный.
– Я учусь, ты же знаешь. За второй класс все посдавал, на следующей неделе сдам за третий, еще месяц учебы до лета остался, я и за четвертый сдам.
– Ты у меня молодец!
– И ты у меня молодец. Ну иди, мне на обед надо, я ж тут примерный.
Лена поцеловала Васю, а он обнял ее за шею, прижался и не отпускал пару минут, а потом резко выпустил и ушел. Николай Васильевич улетел вечерним рейсом, в тот же день, а ей сказал перед отъездом:
– Оставайся. Три недели тебе дам, доделаешь тут дела. Статью напишешь и перешлешь в редакцию, работу никто не отменял.
О чем они говорили с Васькой, Лена так и не узнала, и не спрашивала. Что предпринял Забарин, на какие рычаги давил и кому звонил, тоже неизвестно. Но через три дня, когда Елена как на работу пришла к председателю опекунского совета, ей тут же с поклоном и вымученными улыбками вручили все разрешающие и оформленные документы. И постановление суда, вчера без ее участия подписанное, в котором она, Елена Алексеевна Невельская, назначалась опекуном Василия Федоровича Дроздова, с постоянной пропиской последнего в городе Москве по адресу ее проживания.
Ленка вышла из здания, стояла, смотрела на документы и не могла поверить!
Что? Все? Она имеет право забрать Ваську?
Не совсем, у нее здесь было еще одно дело…
Ваську Лена забрала через месяц, когда он окончил четвертый класс на одни пятерки, между прочим. Они прилетели в Москву и оформили окончательно все документы. И Лена решила, что им надо переехать из этого дома, от соседей и знакомых, из прежнего района, подальше от тех, кто знал Васькину историю.
Квартира была бабушкина, досталась Лене в наследство, хоть и двухкомнатная, но в центре, в старом кирпичном доме с высоченными потолками и впечатляющим метражом.
Лена поменяла ее на трехкомнатную подальше и метражом поменьше, за что получила приличную доплату, которую пустила на ремонт и обустройство на новом месте. У Васьки в школе, кроме директора, никто не знал, что мальчик приемный, директор эту информацию не афишировала, а у остальных и вопросов не возникало, настолько Ленка с Васей были похожи. И зажили они семьей.
А тогда, в Казани, получив документы…
Еще до вмешательства Забарина, Лене адвокат как-то посоветовал:
– Знаете что, Елена Алексеевна, а получили бы вы справку-освидетельствование у нарколога, что мамаша Васина в последней стадии алкоголизма и претендовать на восстановление родительских прав не может.
– Да зачем? У нас есть отказ его бабушки с дедушкой, из Волгограда пришел отказ от тетки, мать под следствием находилась и давно родительских прав лишена, что еще надо?
– Да черт его знает! Лишний документ не помешает. А судья может затребовать такое освидетельствование. Если через суд, то формулировка может оказаться расплывчатой, а нам надо железно: больна без возможности исцелиться!
И Лена пошла разыскивать Верку. Нашла, а то!
Дверь нараспашку, на сломанной кровати, на голом подранном грязнущем матраце спала в пьяном беспамятстве мать Васьки. И из глаза у нее текла слеза.
Квартира – филиал городской свалки, совмещенный со стеклопунктом. Взрывом житейского отстоя выбиты почти все стекла, вонь соответствующая. Какое-то быдло проспиртованное сунулся было к Ленке, но она его влет успокоила, вложив всю злость накопившуюся в удар.
Стояла, смотрела на эту бабу, и так ей вдруг ее жалко стало!
Вызвала от соседей скорую наркологическую помощь, пообещав заплатить, и эвакуировала так и не проснувшуюся Верку в наркодиспансер.
– Что надо сделать, чтобы она полностью протрезвела? – спросила у врача.
– Смотря что вы имеете в виду под «полностью», – уточнил он.
– Совсем протрезвела, и как можно скорей, и чтобы вылечить.
– Полная интенсивная детоксикация, – пояснял доктор, – проще говоря, очищение. А насчет того, чтобы вылечить, – сомневаюсь.
– Надо попробовать! – настаивала Лена.
– Ну давайте попробуем. Приходите дня через три.
– Нет, я с ней останусь.
– Очень вам не советую, – скривился врач, – вы хоть отдаленно представляете, что это такое?
– Нет, – призналась Лена.
– Ее сейчас привяжут к кровати, поставят капельницы в обе руки и будут насильственно, через рот, вливать очищающий раствор. У организма начнется сброс, то есть самопроизвольное испражнение, возможно, рвота, и так довольно продолжительное время. Вы хотите это видеть?
– Видеть не хочу, но, возможно, придется, – решительно заявила Лена. И поинтересовалась: – Ее будут мыть?
– Ее помоют сейчас, обработают от паразитов, завтра тоже помоют.
– Когда она сможет нормально соображать?
– Думаю, нормально – никогда, – пожал плечами доктор.
– Это риторика, а я спрашиваю о другом, когда с ней можно поговорить?
– Завтра она в сознании будет, но тоже не советую.
– Значит, завтра! – утвердила Лена.
Перед приходом благотворительницы Невельской Верку помыли, что хоть немного спасло Лену от потрясения, близкого к шоку, которое она испытала, когда увидела реалии наркологических будней.
Верка, голая, привязанная широкими ремнями к кровати, лежала на матраце, прикрытом сверху больничной клеенкой, капельницы в обеих руках, орала дурным голосом, вырывалась, материлась.
