— Канин Нос, — язвительно подсказал фон Готтенберг.
— Вот-вот, даже географические названия у этих русских какие-то дурацкие, — проворчал Шведт. — Канин Нос, Мезенская губа…
— Хотите предложить русским картографам свои собственные названия, обер-лейтенант? Нет, воздержитесь? Тогда следите за тем, — тыкал он затянутым в кожаную перчатку пальцем в расстеленную на планшетке карту, словно пилот мог видеть ее, — чтобы как можно аккуратнее пройти над полуостровом, в двадцати милях от поселка Канин Нос, и войти в залив с нелюбимым вами названием Чешская губа.
— Вам повезло, оберштурмбаннфюрер: за штурвалом — самый «аккуратный» пилот 5-го воздушного флота. А возможно, и всей дальней авиации рейха.
— Но в залив входить — тоже в двадцати милях юго-западнее мыса Микулкин, — сурово напомнил этому поднебесному аккуратисту оберштурмбаннфюрер. — И только потом, немного — как предусмотрено — пропетляв, возьмем курс на Меркулове озеро, на базу.
Кабинку, в которой разместили Готтенберга, командир самолета называл «рейхсмаршальской», уверяя, что в ней уже дважды летал сам Геринг. Использовать этот самолет, известный в прессе под наименованием «Кондор», в качестве транспорта стало модным в среде высшего чиновничества после того, как в августе 1939 года, на одном из них министр иностранных дел фон Риббентроп слетал в Москву, на переговоры со Сталиным. Причем Шведт утверждал, что их новенькая «Черная акула» — значительно улучшенная модель того самолета, которому когда-то доверился министр.
Здесь и в самом деле были откидной столик, удобное кресло, наушники внутренней связи и даже небольшой бар для выпивки и бутербродов. Однако самое главное, что в отличие от других кабин: пилотов, штурмана, радиста-стрелка и бортмеханика, — его кабинка была ограждена люком от остального салона. Пожалуй, её и в самом деле можно было назвать «рейхсмаршальской», независимо от того, томился в ней когда-нибудь Геринг или нет.
Из потока размышлений оберштурмбаннфюрера вырвал голос штурмана, которому было приказано информировать о месте нахождения машины:
— Проходим полуостров Канин. Впереди — залив Чёшская губа, на северо-западе просматриваются огни маяка на мысе Микулкин.
Готтенберг уже на память знал карту этой местности, тем не менее всмотрелся в нее, дополнительно осветив фонариком, и приказал идти на поселок Индига. На маяке могли заинтересоваться появлением в этих местах большой группы самолетов, поэтому важно было «нацелить» этих любопытствующих на порт Нарьян-Мара и дальше, на Воркуту, с ее угольными шахтами; на Полярный Урал. И лишь после приближения к материку взять курс на аэродром «Северный призрак». Предосторожности могли показаться излишними, поскольку они шли тем же маршрутом, которым проходили все самолеты, обеспечивавшие строительство этого секретного логова люфтваффе, тем не менее стоило подстраховаться.
— Неужели все это пространство у русских не прикрыто? — вслух усомнился пилот.
— Если верить разведке, на всем пространстве до острова Вайгач и северных отрогов Полярного Урала — ни одной зенитной батареи у них нет, — ответил барон. — К тому же русским сейчас не до этих пространств.
— Так, может, стоило бы высадить здесь пару дивизий и при поддержке флота?..
— Чтобы затем погубить их в болотах тундры? — парировал фон Готтенберг наполеоновские замашки пилота. — Мы придем сюда после Москвы. Какой остров предпочитаете в свое владение: Вайгач, Новая Земля, Земля Франца-Иосифа?
— Он предпочитает острова Большевик и Комсомолец, что на северо-западе Карского моря, — съязвил штурман.
— Прекрасные места для ссылки тех большевиков и комсомольцев, которые все еще уцелеют после нашей окончательной победы, — мрачновато отшутился Шведт. — Приглашаю на открытие концлагерей, охраняемых исключительно белыми медведями.
— Зачем трудиться, обер-лейтенант? Коммунисты сами достаточно настроили их, для своих же.
В их милую болтовню ворвался голос радиста, сообщившего, что пилот пикирующего дальнего бомбардировщика «Дорнье-217»
[26]
, шедшего впереди группы, слышит позывные радиомаяка «Северного призрака».
— Следуйте к аэродрому, — тотчас же приказал через него Готтенберг. — Как только приземлитесь, немедленно доложить. Остальным двум морским штурмовикам прикрывать посадку «Дорнье», а затем — посадку основной группы.
Выйдя из кабины, оберштурмбаннфюрер буквально столкнулся со штабс-капитаном Кротовым. Его сибирские стрелки вместе с горными стрелками из корпуса «Норвегия» занимали все пространство между «каютами» и огромным грузовым отсеком. Одни сидели на боковых сиденьях, другие просто на каких-то тюках и ящиках с продовольствием и боеприпасами. При появлении Гот-тенберга все они поднялись и застыли в таких напряженных позах, словно ожидали, что для них, беспарашютных, вот-вот последует команда высаживаться.
— Я так понимаю, что мы уже над Россией? — спросил командир сибирских стрелков.
— Углубляемся, штабс-капитан, углубляемся.
— По-разному представлял себе возвращение в Россею-матушку, но даже предположить не мог, что пробираться в нее буду со стороны Северного полюса, да еще и в чреве германского бомбардировщика.
— Молите Бога, чтобы не оказаться в чреве НКВД. Поэтому сразу же после приземления выводите своих стрелков и вместе с «норвежцами» занимайте круговую оборону у самолета.
— На базе настолько неспокойно? — с улыбкой поинтересовался Кротов.
— Наоборот, на базе слишком спокойно, чтобы это успокаивало.
— Только бы удалось залечь. Все мои кавалергарды — из сибиряков, все — отменные стрелки.
— Не далее как вчера вы называли их пропойными висельниками, — по-русски напомнил ему барон.
— Относительно «висельников» — это я так, для согреву окопной души. Но дело свое рукопашное кавалергарды мои знают. Сунется кто — укладывать будем, как на стрельбище.
В этом коренастом, крепко сбитом офицере действительно просматривалось нечто такое, что выдавало в нем истинного окопника. В его взгляде исподлобья и в слегка наклоненной — вперед и влево — фигуре улавливалась та фортовая уверенность, которая способна была внушать доверие. Во всяком случае, в бою барону хотелось бы видеть рядом с собой именно этого окопника. Правда, чего-то холено-офицерского в Кротове угадывалось мало, скорее он походил на фортового уголовника или удачливого полкового разведчика, хоть сейчас — с финкой за голенищем — готового отправиться за линию фронта. При этом фон Готтенберг знал: чтобы воспринимать Кротова именно в таком образе, нужно было хорошо — как и сам он — знать характерные типы русских, их житейскую психологию.
