«А ведь эта полька успела не только переговорить с бароном, но и столь же безмятежно, как только что мне, отдаться ему», — кин-жально прошелся этой догадкой по собственному самолюбию Кротов. Хотя и понимал, что в его положении впадать в ревность не только бессмысленно, но и опасно.
— И каким же образом барон определил вашу дальнейшую судьбу?
— Прежде всего, расспросил о моей прошлой жизни и родословной.
— Причем сделал это уже в постели?
— Это уж как водится. Однако вы, штабс-капитан, не додумались даже до этого, — снисходительно как-то огрызнулась Янина.
— И барон разрешил вам лететь на базу «Норд-рейх»?
— О нет, для «норд-рейхов» я не создана, а вот для того ихнего, Третьего рейха — вполне, — не поднимаясь, приводила она себя в порядок. — Во всяком случае, так считает барон фон Готтенберг, Или, может, попытаетесь усомниться в этом, а, штабс-капитан?
— Не попытаюсь.
— Хотя начинала я этот разговор с просьбы включить меня в состав вашей группы. Но он сказал, что там от меня толку будет мало. Завтра же лечу с ним в Норвегию, а оттуда в какую-то школу в Германии. После подготовки командование решит, куда именно направить меня. Хотя уже сейчас барон допытывался, не работала ли я на польскую разведку.
— Но вы и в самом деле не работали на нее?
Янина застегнула верхние пуговицы гимнастерки, одернула сшитую из армейского сукна юбку и, вытянув обутые в хромовые офицерские сапоги ноги, игриво, по-кошачьи изогнулась.
— Барону тоже почему-то кажется, что арестовали меня чекисты именно как польскую шпионку, — ушла она от прямого ответа.
— Разве на самом деле было не так? — хитровато улыбнулся Кротов.
— На самом деле меня арестовали как жену бывшего белого офицера, а значит, «врага народа». Он был русским. Поручик какого-то там пехотного полка Куняков — вот, кем он был. Я сочла ниже своего достоинства перейти на его фамилию, потеряв свою родовую, графскую — Браницкая. Хотя и замуж за него выходить — тоже было ниже моего достоинства, слишком уж мало оставалось в нем всего того, что должно было отделять офицера, дворянина, белую кость — от всего того быдла, которое нас окружало.
— А мне сказали, что вас посадили как бухгалтера.
— Это уже один из энкаведистских начальников подсуетился и сумел загнать меня в лагерь не как «врага народа», а как растратчицу народных денег. Поскольку перед арестом я действительно работала в бухгалтерии. При этом энкаведист настолько отчаянно уводил меня из-под политической статьи и пытался подарить в будущем, как минимум, четыре года внелагерной, свободной жизни, что я до сих пор признательна ему.
— Оказывается, вы умудрились пленить своими чарами даже несгибаемого чекиста-ленинца?
— У нас, у Браницких, это по женской линии родовое. Только не решайтесь ревновать меня, штабс-капитан, это всегда убийственно, — предупредила графиня, уже выйдя из палатки.
— Барон знает, что вы подались ко мне? — поинтересовался Кротов, вслед за ней выбираясь из своего пристанища.
С минуту Янина любовалась высоким звездным небом и очертаниями Оборонного Вала, сопки которого сейчас, при едва уловимом месячном освещении, казались вершинами горного хребта. А еще Дмитрий обратил внимание, что со стороны озера не доносилось никаких звуков — ни кваканья лягушек, ни криков птиц, ни всплесков воды при рыбьих играх, которые обычно порождаются близостью всякого водоема. Судя по всему, озеро действительно умирает, постепенно умертвляя при этом весь тот мир, который им же был некогда сотворен.
— Знает, конечно. Свои амбиции он удовлетворил тем, что, будучи наследственным бароном, впервые в жизни переспал с графиней
[37]
. Кстати, фон Готтенберг обещал, что, как только вы заложите эту свою базу «Норд-рейх», он пришлет вам двух или трех старообрядок. Они привычны к северным морозам, покорны, а главное, удивительно трудолюбивы. Поверьте, в Сибири от них будет куда больше толку, нежели от польской аристократки или забулдыжных воровок. Правда, в постели они наверняка постны и скучны. Впрочем, кто знает, что там, в их тихом сексуальном омуте, водится. И потом, у них ведь еще есть время пройти надлежащую науку, разве не так, штабс-капитан? — завлекающе проворковала она.
Кротов не ответил. Какое-то время они молча шли вдоль кромки озерного плеса в сторону гряды, туда, где находилась женская казарма. Дмитрий не испросил разрешения провожать Янину, но, поскольку женщина не возражала, они все брели и брели, эти двое, уже немолодых, успевших переспать, но пока еще не успевших влюбиться друг в друга людей.
— И все же возникает вопрос: что привело вас ко мне, Янина, притом сразу же после походного ложа барона? — спросил Кротов уже после того, как в ответ на оклик часового, коротавшего время в небольшом дзоте назвал пароль.
— А вот этот вопрос задавать не следовало. Разве женщина обязана объяснять мужчине, почему, по каким таким душевным мотивам отдается ему?
— В том-то и дело, что не обязана.
— Только поэтому отвечу. Как только я узнала, что завтра предстоит лететь в Германию, в разведшколу, отчаянно захотелось по быть в постели с настоящим русским офицером. Нет-нет, не с очередным красным командиром, из бывших безлошадников. Этого отребья у меня всегда хватало. А с истинным офицером, еще той, белогвардейской закваски.
Кротов растерянно улыбнулся: такого объяснения от переспав-шей с ним женщины слышать ему еще не приходилось.
29
Со стороны пролива донесся сухой резкий треск, который Ордаш теперь не мог перепутать ни с каким иным треском, ни с какими иными звуками. Такой громкий и грозный треск, дополненный приглушенным грохотом лавины, мог зарождаться, только когда разламывался и крошился огромный айсберг, осколки которого опадали на непрочное ледовое поле. Даже когда судьба очень далеко забросит его от полярных краев, этот треск и этот грохот еще долго будут чудиться ему по ночам; еще долго станут являться в виде слуховых галлюцинаций.
Старшина допил свой спирт, уселся в кресло и, чувствуя, что начинает основательно хмелеть, резко кивнул.
— Если вернуться к нашей беседе… Вы правы: есть офицер, готовый замолвить за меня словечко. Причем служит в одном из штабов. Этот и замолвить, и нажать может. — Сейчас он как раз и имел в виду того самого полковника, своего отчима, о котором до сих пор ни с кем на заставе речи не заводил, но о котором давно пора было вспомнить.
