— И я так понимаю, что у вас это всерьез?
— Разве с такой женщиной может быть «невсерьез»?
Полковник многозначительно покряхтел, и Вадиму показалось, что он готов был заметить, что «невсерьез» может быть со всякими «жрицами», но предусмотрительно воздержался.
— У вас будет ровно час. В каюте все того же старшего помощника капитана, которого «хирургесса» твоя прооперирует, надеюсь, успешно. Пусть старпом расплачивается. С капитаном я уже до-говорился. Эй, краснофлотец, — подозвал он проходившего мимо моряка, — ко мне. Строевым и с песней.
— Палубный матрос Севрюков, — приблизился тот. — Кстати, судно у нас, товарищ полковник, торговое, гражданское.
— Не по уставу мыслишь, матрос. Нагло, а главное, не по уставу. Уже, считай, мобилизованное. Где каюта раненого помощника капитана знаешь?
— Так точно, товарищ полковник.
— Вот теперь по уставу. Когда хирург освободится, проведешь туда ее и товарища лейтенанта. И проследишь, чтобы в течение часа никто не тревожил. С капитаном договорено.
— Главное, чтобы старпома спасла, — мудро отреагировал на этот сорокалетний скиталец морей. — Толковый все-таки мужик.
В ту же минуту дверь медпункта открылась и в проходе появилась Рита.
— Ну, как думаете, жить он будет? — подался вслед за ней фельдшер.
— Обязан. Потеря крови — согласна, однако жизненно важные органы не задеты. Впрочем, жить или умирать — во все времена было вопросом не только физиологическим, но и философским. — Она извлекла из нагрудного кармашка портсигар, открыла, но, взглянув на Ордаша, словно бы устыдилась своего намерения закурить и положила портсигар на место. — Когда судно должно выйти в море? — спросила она полковника.
— Завтра.
— Предложите капитану еще на сутки задержаться. К тому времени раненый немного придет в себя. Качка, знаете ли. Да и судно, по-моему, подремонтировать надо, разве не так? — хитровато улыбнулась она.
— По уставу мыслите, товарищ лейтенант медицинской службы.
— У нас теперь только так, только по уставу, — вздохнула она. — Правильно говорю, мой неподражаемый старшина?
И Вадим вдруг заметил, что у глаз ее появились первые морщинки, которые пролегли по краешкам едва просматриваемых желтоватых кругов. «Видно, достается ей в этом госпитале, — с тревогой и душевной тоской подумал он. — Но это еще ничего. Только бы во фронтовой госпиталь не отправили».
— Что, устало выгляжу? — перехватила его взгляд Рита.
— Да нет, просто давно не видел, и вообще…
— Хватит врать. Сама вижу, что устало. И курить начала. Когда я прибыла в госпиталь, старенький, еще дореволюционный, старорежимный доктор в первый же день напророчил мне: «В хирургии, милая барышня, женщины очень быстро стервенеют-с. Попытайтесь хотя бы отстрочить этот процесс. Впрочем, стоит ли?». Так что ничего не поделаешь, стервенею-с, мой неподражаемый старшина.
— На судне еще трое легкораненых, — напомнил ей фельдшер. — Операция, как мне кажется, им не понадобится, но хотелось бы, чтобы вы взглянули. Особенно на старшего механика.
— На механика, да еще и на старшего, обязательно взгляну-с, — произнесла она, влюбленно глядя при этом на своего «неподражаемого старшину». Она и впредь не собиралась скрывать чувств к этому человеку, и присутствие посторонних ее не смущало. Иное дело — обстоятельства. Уже по дороге к каюте, в которой расположились трое раненых, Вадиму удалось немного оттеснить Риту и сообщить о стараниях полковника.
— Мне тоже показалось, что он настоящий мужик, — спокойно отреагировала Рита.
— Причем он сам так решил.
— Верю, Ордаш, верю. Ты бы до этого не додумался.
— Но капитан судна меня и не послушался бы, — задела его самолюбие женщина.
— Скажи полковнику, что к нему в каюту я откомандирую свою медсестру, Марью Ниловну. Она, конечно, не юная, но в любовных делах — как солдат: всегда в строю и всегда ко всему готова, да-с, — явно подражала она своему старорежимному наставнику. — Сам тоже не маячь, мне строго приказано было сразу же после операции лететь назад, чтобы освободить самолет. Поэтому лишние разговоры не нужны. Да и летчик о развлечениях наших догадываться не должен. Время как-никак военное.
Весть о «принесенной в жертву» медсестре полковник поначалу воспринял настороженно:
— Я разве просил тебя об этом? Просил поговорить с ней?
— Никакого разговора и не было. Хирург сама так решила. Наверное, приглянулись вы медсестре. И по возрасту она как раз…
— Ну, возраст — не самое большое достоинство этой медсестры. Но сохранилась она, не спорю, сохранилась, — пробубнил он, глядя на носки сапог. — А в остальном… Где моя каюта палубный матрос Севрюков знает, так что сам понимаешь…
22
… И тело у нее оставалось все таким же податливо нежным, и вела себя Рита достаточно деликатно, предаваясь сдержанным женским ласкам. Тем не менее вся эта любовная встреча происходила «как-то не так». Точнее, она происходила совершенно не так, как тогда, в скверике возле архангельского порта, и уж совершенно не так, как это представлялось Ордашу в его любовно-сексуальных грезах. И дело не в тех условиях, в которых они занимались любовью. Не было той пылкости чувств, не было юношеской тайны телесного познания друг друга, не проявлялось никакого азарта обладания.
Степенно вошла в отведенную им каюту, с холодной чопорностью восприняв поцелуи мужчины; степенно разделась и так же степенно улеглась на моряцкую лежанку, слегка, но в то же время демонстративно раздвинув ноги. Всем своим видом она как бы говорила мужчине: «Ну, ради бога! Раз ты так хотел этого… Вот она — я! Вся твоя, отводи душу!»
Пораженный этой демонстративной ритуальностью «возлежания», Ордаш даже не сумел должным образом настроиться на любовную связь, а пристраивался на краешке лежанки рядом с женщиной с той бесчувственностью, с какой мог пристраиваться рядом с беломраморной статуей. Брал он ее тоже как-то нервно, издерганно, не ощущая ни какой-то особой страсти, ни желания повторить или хотя бы продлить этот акт. «Именно так, — разочарованно подумал лейтенант, — и берут давно утратившие интерес к любовным забавам мужья своих опостылевших жен после каких-нибудь двадцати лет, проведенных в общей семейной постели».
Все еще оголенная, Рита уселась в постели, закурила и, по-мужски пуская дым ноздрями, с убийственной иронией произнесла:
— Что-то ты нынче не очень, мой неподражаемый старшина. Оробел, что ли?
— Да вроде бы нет, — судорожно напяливал на себя кальсоны. — Хотя немножко было…
— То ли от женского тела совсем отвык, то ли успел привыкнуть к мужскому…
— Как это — «к мужскому»? — застыл он с незастегнутыми кальсонами в руках.
Рита окинула его с ног до головы оценивающим взглядом, ухмыльнулась и, запрокинув голову, сделала несколько глубоких затяжек.
