Финт рассказал и про карету, и про девушку; Чарли внимательно выслушал все до последнего слова.
Когда же Финт закончил, Чарли подвел итог:
– То есть герба на карете она не видела? А что за иностранный акцент? Французский? Немецкий?
К вящему изумлению Чарли, Финт решительно заявил:
– Мистер Чарли, я знаю, что бывает на каретах, и я способен опознать большинство языков, но, видите ли, сейчас мы с вами в равном положении – я имею дело с осведомительницей, которая не слишком умна и, стало быть, не знает всего и не все замечает.
Чарли воззрился на Финта так, как взирают на какой-нибудь досадный казус, и отметил:
– Таких, как вы, Финт, называют tabula rasa – «чистая доска» по-латыни; вы в самом деле умны, вот только умничать вам не о чем! И меня это несказанно удручает; хотя я вот вижу, у вас хватило здравомыслия разжиться новой одеждой – самой лучшей, что только нашлась у старьевщика. – Поймав взгляд собеседника, он заулыбался и продолжил: – Как? Вы полагаете, такие, как я, не знают, что такое лавка старьевщика? Поверьте, друг мой, в этом городе не так много глубин, которых бы я по долгу службы не измерил. Но хватит о грустном; я полагаю, вам приятно будет услышать, что спасенная вами юная леди чувствует себя гораздо лучше. Сдается мне, до сих пор никто не заявил о ее пропаже – а по ряду признаков она не бродяжка какая-нибудь, ее исчезновение просто не могло пройти незамеченным. Понимаете? И хотя говорит она пока с трудом – кажется, она не в состоянии рассказать, что с ней случилось, – английский она явно понимает. Я, собственно, думаю, что она иностранка – очень непростая иностранка, – хотя не могу объяснить вам, почему мне так кажется. И подозреваю я, что это дело вызвало некоторый ажиотаж в высших сферах. Герб на ее кольце наводит на интересные мысли, а мой хороший друг сэр Роберт Пиль упорно отмалчивается: сдается мне, тут ведется какая-то игра. Как вы знаете, я пишу для газет, но не все, что известно газетчику, попадает в печать.
Игра, насторожился Финт. Надо вступить в эту игру – и выиграть! Но что еще за игра – избивать девушку до полусмерти? Такой игре он должен положить конец. В шуме и дыме кофейни он, немного смущаясь, прошептал молитву к Крысиной Королеве: «Я с тобой, Госпожа, вживую не знаком, но ты знаешь Дедулю, а я надеюсь, он сейчас с тобой. Ну так, а я – Финт, а Дедуля назначил меня королем тошеров, так что ты уж помоги мне малость, очень надо. Заранее благодарствую, твой Финт».
И хотя шум в кофейне стоял такой, что он своих мыслей почти не слышал, не говоря уже об ответе или о каком-либо продолжении из уст Чарли, Финт сумел-таки выговорить:
– Так если никто не подал заявления о пропаже, то либо о пропаже еще не знают, либо надеются найти пропавшую до того, как ее отыщут другие, если понимаете, к чему я клоню?
– Мистер Финт, вы настоящая находка! Между нами, к полиции я отношусь достаточно тепло, а вы, я так понимаю, нет; но что мне в полицейских действительно нравится, так это их установка – а они ее придерживаются, хорошо, пусть не все, но некоторые, – установка на то, что закон распространяется на всех, а не только на бедняков. Я знаю, что в трущобах полицию не жалуют; но вообще-то в высших сферах найдутся такие, кто не жалует ее еще больше. – Чарли помолчал. – Значит, вы говорите, со слов вашей осведомительницы, будто девушка уже пыталась бежать из кареты, запряженной парой лошадей, причем карета была шикарная. Отыщите мне эту карету, друг мой, и тех, кто ссудил карету для преступлений этого недоброго дня, и мир, возможно, станет чище и лучше, особенно для вас.
Снова раздалось характерное звяканье, Чарли выложил на столик две полукроны и улыбнулся, глядя, как они в один миг исчезают в Финтовом кармане.
– Между прочим, мой коллега и друг мистер Мэйхью и его жена очень бы хотели снова с вами встретиться; как насчет завтра? Они убеждены, что вы – ангел, пусть и с замызганной физиономией, зато с благородным характером и, вероятно, впереди у вас – достойная карьера; а я, как вы понимаете, почитаю вас первосортным прохвостом и жуликом, продувной бестией и плутом: такой шустрый малый всегда своего добьется, не мытьем, так катаньем. Но мир меняется, нам нужны новые люди. Так кто вы на самом деле такой, Финт, и какова ваша история? Если вы не возражаете, конечно? – И он вопросительно воззрился на Финта.
Тот очень даже возражал, но мир и впрямь так стремительно вращался, что Финт решился:
– Если я вам расскажу, мистер, вы никому больше не скажете, обещаете? Я могу вам довериться?
– Клянусь честью журналиста, – ответствовал Чарли. И, помолчав, добавил: – Строго говоря, Финт, мне полагалось ответить «нет».
Я – писатель и журналист, а это статья особая. Однако ж я возлагаю на вас большие надежды, и жду от вас многого, и никоим образом не стану мешать вашему продвижению. Простите… – Чарли внезапно выхватил из кармана карандаш и блокнотик, нацарапал в нем несколько слов, а затем вскинул глаза и чуть смущенно улыбнулся. – Прошу меня извинить, но мне всегда хочется записать строчку-другую, пока слова не позабылись… А теперь, будьте так добры, продолжайте.
Финт, неуютно поерзав, заговорил:
– Стало быть, я в приюте рос. Сами знаете, как оно бывает: найденыш, матери в глаза не видел. А я еще и росточком не вышел, а там в задирах недостатка не было. Ну, я и научился финтить, уворачиваться и прятаться, так сказать, потому что большие ребята потешались над моим настоящим именем, а если я жаловался, то мне трепку задавали будь здоров, стоило надзирательнице отвернуться. Когда я чуток подрос, от меня до поры отстали, а потом однажды снова ко мне прицепились, ну еще бы! И тут я решил: с меня хватит, и поднялся, и хвать табуретку, и полез в драку. – Финт помолчал, заново переживая в душе тот драгоценный момент, когда за все грехи воспоследовала кара; и даже надзирательница ничего не смогла с ним поделать. – В тот день я оказался на улице; тут-то и началась настоящая жизнь.
Чарли внимательно выслушал эту тщательно урезанную версию и ответствовал:
– Чрезвычайно любопытно, Финт, но имени своего вы мне так и не назвали.
Пожав плечами – похоже, выхода не было, – Финт прошептал Чарли свое имя, ожидая взрыва смеха, но ответом ему было лишь:
– О, понимаю. Да, безусловно, это многое объясняет. Разумеется, что до этой темы, мои уста пребудут навеки запечатаны. Однако могу ли я поинтересоваться вашей дальнейшей судьбой?
– А вы все запишете в свою записную книжечку, мистер?
– Не слово в слово, мой юный друг, но меня всегда интересуют люди.
Правило номер один: не болтай лишнего. Этому правилу Финт следовал свято. Но он в жизни своей не встречал «чужого», который бы так мастерски умел сойти за «своего», и потому в мире, который то и дело менял направление, Финт решил не скромничать.
– Ну, поступил я в обучение к трубочисту, раз уж таким тощим да вертким уродился, – рассказывал он. – А потом сбежал – только сперва спустился по трубе в одну шикарную спаленку да влез обратно с бриллиантовым кольцом – свистнул его с туалетного столика. И скажу вам, сэр, поступка умнее я в жизни не совершал, потому что в трубах подростку не место, сэр. Сажа, она везде лезет, сэр, прям вот везде. В любую царапину и ссадину просачивается, сэр, а сажа – штука опасная, с неназываемыми ужас что творит, уж я-то знаю, видал я ребят, которые остались в трубочистах, и плохо они кончили, но, спасибо Госпоже, я-то дешево отделался. – Финт пожал плечами и продолжил: – Такова жизнь, как говорится. Что до бриллиантового кольца, притащил я его скупщику краденого, а тот видит, я парень не промах, ну и определил меня в змееныши, а змееныш, сэр, это…[8]
