Марьяна ахнула, схватилась за виски, с ужасом уставилась на
Виктора, ожидая взрыва негодования матери, слез, но внезапно ощутила некое
странное спокойствие, воцарившееся в комнате. Оно напоминало мгновенное
облегчение, которое осеняет нас после долгожданного прощения вины… Да и лицо
Ирины Сергеевны вдруг сделалось задумчивым, мягким, без прежних трагических
теней.
– У-ди-ви-тель-но… – медленно проговорила она, задумчиво
глядя на Виктора. – Удивительно, что ты вот сейчас сказал это! Я ведь только об
этом все время и думаю. Михаил умер без меня, я была в Дивееве – словно еще
тогда Бог мне путь указывал! И вот сейчас ты сказал… Только Марьяну тяжко одну
оставить.
– А вы ее и не оставите одну, – решительно произнес Виктор.
– Я ведь к вам с серьезным предложением пришел – хоть и не руки и сердца.
Марьянка, очень прошу, не откажи, переезжай в мой дом и займись воспитанием
Саньки!
– Kак это? – простодушно удивилась Марьяна. – A садик? А
школа?
– Ну, до школы ему еще далеко, пацану всего четыре. В детсад
не пойдет, ни к чему это. А бабулька его, Ларисина мать, болеет, тяжело ей. К
тому же Саньке пора не только расти-цвести, но и человеком становиться. Языки
учить. Ну и всякое такое.
– А жена твоя что же?
– Ну, жена! Лариса – другой человек. Она не может только
Санькой заниматься. Не получается. Ну, она такая… не ее это дело. Тут нужно
человека, как сказать… чтоб все время при сыне был. Раньше такие люди
гувернерами назывались. Гувернантками. Иди, Марьяна, к моему Саньке в
гувернантки, а? Поверь, заработком ты будешь довольна. Питание, квартира – все
бесплатно. Если матушка все же уедет в Дивеево, эти ваши комнаты сдадим
надежным людям – тоже какие-никакие деньги пойдут тебе на счет. Соглашайся,
Марьянка! Меня дела часто за границу уводят, поездишь с нами, мир посмотришь.
Ну что тебе киснуть в этой твоей школе?!
И хотя работу учителя английского языка в шестых и седьмых
классах средней школы можно было назвать как угодно, только не словом
«киснуть», Марьяна готова была сбежать оттуда с радостью. Она любила детей… но
когда их сорок человек в душной комнате: орущих, хохочущих, ненавидящих и эту
тарабарщину, и всю учебу на свете, и эту девчонку-училку с высокомерным
взглядом, которая делает вид, что их не боится, а саму дрожь так и бьет! Не
она, Марьяна, сделала этих детей такими: ни во что не верящими, никого не
любящими, не она опрокинула все понятия о добре и зле, черном и белом, – так
почему же она обречена исправлять эти ошибки? Нет, предложение Виктора – просто
благо, дар небес. И все же Марьяна еще колебалась.
«Сказать ему? – думала лихорадочно. – Он же ничего обо мне
не знает, он думает, что я все та же Гертруда, девочка, которой всех жалко, а
ведь в моей жизни был прошлый год… я могу пытаться забыть его, но не могу
выкинуть из жизни, как бы ни хотелось!»
Да, наверное, надо было обо всем рассказать Виктору, но как?
Как начать? И мама молчит. Наверное, и правда хочет, чтобы дочка развязала ей
руки.
– Но… но почему же ты выбрал меня? – спросила Марьяна робко.
– Tы ведь, судя по всему, в деньгах нужды не знаешь, можешь хоть профессоров к
своему сыну нанять, самых опытных педагогов. А я – что я? Или, может, ты это
делаешь из чувства долга, ну, вот за это? – Она постучала по загипсованной
ноге. – Так это ничего, я на тебя нисколько не сержусь, ни чуточки, ты совсем
не должен…
– Хорошая ты девчонка, Гертруда, – перебил Виктор, – только
ни черта в людях не разбираешься. Я хочу, чтобы моего сына любили. Но ведь
наемной любви не бывает. А я тебя вот с этаких лет знаю, вдобавок ты дочь
своего отца, а значит, душа у тебя… – Он вдруг смущенно отвел глаза: – Ну, я не
знаю. Соглашайся, а?
Марьяна растерянно взглянула на мать, ища поддержки, но та
снова смотрела на портрет мужа, больше ничего не видя, губы ее дрожали – то ли
от сдерживаемых слез, то ли от мечтательной полуулыбки… нет, поддержки и помощи
у нее больше искать не стоит, надо рассчитывать только на себя!
– Так согласна? – тихо спросил Виктор.
Марьяна неуверенно кивнула, но тут подала голос Ирина
Cергеевна, бросившая из потусторонних далей последний взор на мирские проблемы:
– Надеюсь, у Марьяны будет отдельная комната?
Виктор вытаращил глаза, а потом вдруг зашелся мелким
хохотом, словно Ирина Сергеевна Бог весть как удачно пошутила:
– Комната?! Да конечно же! Отдельная комната! Да хоть пять!
И напрасно Марьяна с матерью решили, что Виктор шутит.
Комнат в ее распоряжении оказалось именно пять: спальня, кабинет с отлично
подобранной библиотекой, где она должна была готовиться к занятиям со своим
воспитанником, потом Санькина спальня, игровая комната и еще не совсем
подготовленная классная. Вдобавок отдельные, только для них с Санькой, ванная и
туалет. Все это было оклеено английскими обоями, обставлено итальянской мебелью
– ну и так далее. После первого шока Марьяна очень быстро освоилась во всем
этом великолепии, однако проводить время с Санькой предпочитала в саду или в
собственно детской – игровой комнате: не сидеть за столом, долбя английский, а
непринужденно учить восприимчивого, как зеркало, мальчишку, запуская змея, или
толкая вагончики игрушечной железной дороги, или устраивая автогонки, или
разворачивая грандиозные баталии между пластмассовыми армиями, или разыгрывая
представления со множеством кукол и зверей, которые обитали в этой грандиозной,
невиданной детской.
«Hеужели я тут живу?» – это восторженное недоумение
преследовало ее теперь постоянно. Здесь как бы обитала большая дружная семья:
Виктор с женой и сыном, Надежда, Марьяна, Женька, горничная Сталина и повариха
Ирочка – та самая Женькина пассия. Существовала еще сменная охрана, однако
Марьяна ее почти не замечала. Новое положение каменной стеной отгородило ее не
только от этих молчаливых, как забор, и столь же непроницаемых людей, но и от
безденежья, очередей, тоскливых взглядов нищих старух, нервотрепки в школе – от
ненависти ко дню сегодняшнему и страха перед завтрашним. А главное – помогало
забыть прошлое!
Строго говоря, одного человека из прошлого она все же видела
каждый день. Нет, не Виктора. А его жену.
