Казалось, на всю жизнь запомнит Марьяна очертания этих
стремительных фигур! На какое-то мгновение она застыла, глядя, как их длинные
ноги сокращают расстояние, разделяющее ее и преследователей, а потом,
взвизгнув, бросилась наутек по улочкам, забитым горами вонючего мусора, среди
которых играли дети в очень ярких одежках, босые и чумазые.
Повернула за угол – и едва не упала на капот джипа,
сцепившегося крыльями с побитым «Фордом», застывшим в крутом вираже. Улица
оказалась до того узка, что двум машинам здесь почти не разъехаться, а еще и
мушараби, ажурные деревянные решетки, со всех сторон окружавшие балконы,
выступали вперед от двух противоположных домов, почти смыкаясь над
пространством улочки.
Кое-как Марьяна протиснулась под стеной мимо джипа.
Наскакивавшие друг на друга водители на миг замолкли, проводили взглядами
испуганную белую женщину с плотно укутанным, так что виднелась лишь
нахлобученная каскетка да кроссовки, ребенком на руках – и вновь нырнули в
поток взаимных оскорблений. Пробежав еще несколько шагов, Марьяна обернулась –
и, словно в четком кадре кинотриллера, сразу выхватила взглядом в толпе
длинноногих негров в защитных поношенных штанах и таких же рубашках. Негры
легко перескочили обе машины, словно те были игрушечными, и со всех ног
помчались к девушке. Можно теперь не беспокоиться: след взят крепко! Стоило,
конечно, подумать, что случится, когда ее схватят и обман раскроется… но времени
на размышления не оставалось. И она побежала.
Хотелось лететь быстрее, еще быстрее, но Марьяна понимала,
что с настоящим ребенком на руках так мчаться нельзя. К тому же пробраться
сквозь толпу всех этих пестрых людей, кишевших на узких улицах и переулках,
оказалось очень даже нелегко.
Сутолока здесь царила, как в настоящий базарный день!
Пешеходы, велосипедисты, арбы, запряженные мулами, продавцы всякой всячины,
ослики, верблюды с седоками и вьюками – все это визжало, кричало, ржало,
скрипело, звенело.
Из-за угла, согнувшись под тяжестью бурдюка, вывернул сабба
– разносчик воды; рядом толкал свой лоток с кусками жареной рыбы коричневый,
как кофейные зерна, абиссинец. Марьяна проскочила между ними, но тотчас позади
раздался истошный вопль, и она, не удержавшись, глянула через плечо.
Один из негров-преследователей оказался достаточно
проворным, зато другой с разбегу столкнулся с абиссинцем, оба налетели на
лоток, рассыпали рыбу и сами упали на мостовую. Негр попытался встать, но
поскользнулся на разлитом жире и снова упал. А водонос, худощавый парень, то ли
от испуга, то ли от неожиданности уронил свой бурдюк прямо на неловко
поднимающегося негра – и тот снова рухнул.
Бурдюк от удара развязался, и негр, абиссинец и рыба вмиг
оказались в огромной луже. Двое вопили во весь голос – в бурдюке оказалась
холодная вода со льдом.
Водоноса будто ветром сдуло: исчез от греха подальше, даже
бурдюка не подобрал, а следом промчался лохматый пегий пес, зажав в оскаленной,
словно бы смеющейся пасти изрядный кус рыбы.
Один проворный негр не стал тратить зря времени и ждать,
пока напарник сможет подняться, – он тут же ринулся вперед.
Говоря реально, негр, захоти он, давно бы уже схватил
Марьяну, что вдруг она с ужасом осознала. Но то ли негр не собирался устраивать
свалку на людной улице, где тотчас бы собралась толпа зрителей-свидетелей,
настроение которых предугадать невозможно, то ли просто с самого начала
намеревался лишь проследить за беглецами… Словом, он пока не приближался.
Марьяна облилась холодным потом: если верна ее вторая
догадка, не значит ли это, что осада виллы еще не снята, Лариса и Санька в
опасности, а ее маскарад напрасен? Конечно, было бы здорово позвонить сейчас
туда, но где найти телефон, жетон и время на звонок? Да и кому звонить?
Остается надеяться, что Лариса все же поставила свой сотовый на подзарядку:
иначе ведь с Виктором не связаться!
Марьяна стремилась как можно скорее добраться до центральных
улиц, где можно нырнуть в подъезд дома, в дверь какого-нибудь офиса, прыгнуть в
такси, раствориться в толкотне автобуса, однако узкие улицы старого города,
перетекая одна в другую, никак не кончались. И она снова бежала, бежала наугад,
ничего не видя, кроме нескончаемой череды лавок, лавок, лавок… А над всем этим
отчаянно синело небо, на котором полыхал огненно-золотой диск.
Пронзительный голос муэдзина завел полуденную молитву, но
улица не опустела: правоверные не желали оставлять свой большой или маленький
бизнес и совершали намаз «не отходя от кассы».
Раздалось цоканье копыт, и из переулка, словно из тьмы
столетий, выехала нарядная карета, запряженная парою чистокровных арабских
жеребцов серой масти. В карете сидела гурия в черном одеянии, с прозрачной
белой вуалью, закрывающей лицо до огромных черных глаз. От кареты не отставала
маленькая, как жучок, красная открытая машинка, в которой балансировал человек
с видеокамерой. Наверное, снимали какой-то рекламный ролик, а пешеходы были при
этом всего лишь досадной помехой. Но водитель явно переоценил свой
профессионализм: машина не слушалась руля. Люди с воплями разбегались, Марьяна
вжалась в стенку, успев заметить, как заметалась прямо перед красным радиатором
машины знакомая зловещая фигура, однако миг надежды на чудо сменился новым
приливом отчаяния, когда ее преследователь вдруг пружинисто подпрыгнул, точно
баскетболист, рвущийся к корзине, и уцепился за деревянное кружево уткнувшихся
друг в дружку балконов второго этажа.
Он не только счастливо избежал столкновения, но,
раскачавшись, так сильно послал вперед свое тренированное, мускулистое тело,
что пролетел несколько метров по воздуху и очутился почти рядом с Марьяной.
Казалось, ему осталось только руку протянуть и схватить ее, и в этой суматохе
никто ничего не заметил бы, однако…
Негр пружинисто приземлился около толстяка в полосатой
рубахе, чем-то похожего на оживший матрас. Товаром этого уличного торговца были
глиняные раскрашенные статуэтки собак самых разных пород и размеров. Нога негра
подвернулась, скользнула по мостовой, и огромная ступня разметала изящные
статуэтки, которые тут же захрустели под башмаками прохожих.
Марьяне уже приходилось наблюдать взрывной темперамент
истинных каирцев, но переход полосатого толстяка от сонного добродушия к
пламенному негодованию был непостижимо стремителен и занял буквально долю
секунды.
