— К моему, — сказала я.
— Вот и прекрасно, — сказал он и пробормотал: — Кажется, экстракт пофигенции у него слабоват. — Он поднялся со скамейки: — Пойду-ка я к Орхидее. Может, помогу найти катер.
— Катер?
— Ну не яхту же. Это будет слишком роскошно.
— Иди. — Я осталась сидеть на скамейке. Потому что никуда идти мне не хотелось. И вообще ничего не хотелось.
Но, когда фигура с саквояжем стала совсем маленькой и повернула на ближайший причал, я вскочила и помчалась ее догонять.
Когда я выбежала на доски причала, Бондин исчез куда-то. Наверное, уже забрался в какой-то из катеров. Я замедлила шаг — да и выдохлась к тому же — и стала посматривать по сторонам. На яхты я внимания не обращала, а катеров было предостаточно, и на некоторых были люди. Но ни Бондина, ни Орхидеи среди них не было.
Я дошла почти до конца причала, когда услышала позади крики:
— Вика! Вика!
Я развернулась. С палубы шикарной, с синей полоской по белому борту, яхты мне махали инспектор и Орхидея.
Больше на яхте никого видно не было.
Он же сказал: катер. Я побежала к ним. С опаской взобралась по шаткому трапу.
— Орхидея не хотела мелочиться, — сказал инспектор, едва я ступила на доски палубы.
— А что? — воскликнула Орхидея. — Я всегда мечтала на такой покататься, — и она раскинула руки.
— Я тоже, — сказала я. — Но раньше для меня это было ужасно дорого.
— Вообще-то мы берем ее бесплатно, — потупилась Орхидея.
— Круто, — восхитилась я.
— Ну, просто искать хозяина и договариваться долго, — объяснилась Орхидея.
— Тем более что он может быть против, — сказал инспектор. Без всякого своего обычного сарказма. Пофигенция — отличная вещь.
— И потом, — продолжала Орхидея, — мы вернем ее в целости и сохранности. Да еще с кучей денег в трюме.
Какая она милая, эта Орхидея. Подарит кучу денег постороннему человеку!
Яхта была великолепна. Просто целый корабль какой-то. Орхидея полезла за штурвал, на голове ее вдруг появилась белая капитанская фуражка.
— Отдать швартовы! — скомандовала Орхидея. Почему-то глядя на меня. Будто я знаю, кто это такие — швартовы! А самозваная капитанша уже кричала Бондину: — Поднять паруса!
Бондин посмотрел на нее с сомнением. Потом поднялся с диванчика на корме, на котором только что уютно расселся, подошел к такой, знаете, поперечной толстой балке, к которой парус веревкой примотан, и, похоже, попытался найти начало этой веревки.
Я оглядывалась, стараясь догадаться, где и что эти швартовы, которые надо отдать. Кому, кстати — Орхидее? Инспектор беспомощно дергал за парусину и за веревки.
Орхидея громко хмыкнула, типа: что взять с этих бестолочей. Потом взмахнула руками, будто дирижируя оркестром. Я вспомнила, как она ловко заставила плыть лодку по реке сегодня утром. (Неужели всего лишь сегодня утром? Кажется, это было неделю назад, никак не меньше.)
Я повернула кольцо, чтобы, не дай бог, не пропустить что-нибудь любопытное из разыгрываемого Орхидеей действа.
Инспектор вернулся на диванчик, я тоже пошла к корме. Но не успела дойти до дивана, как меня отбросило назад — я едва успела уцепиться за ту самую балку со сложенным парусом. А яхта задом стала выплывать из строя своих сородичей. Я не видела ни дельфинов каких-нибудь, ни еще чего-то, что бы ее тащило.
Я все же добралась до диванчика, инспектор протянул мне руку, и я уселась. Теперь, по логике, яхта должна была бы развернуться, но она так и продолжала не то чтобы скользить, но скакать задом наперед в сторону открытого моря. Несколько зрителей на судах и суденышках, мимо которых мы проходили, махали нам руками и что-то кричали.
Но слов было не разобрать — их уносил ветер. Да и что они там могут кричать. Что-нибудь типа «Вы неправильно плывете!».
Но Орхидее, похоже, было наплевать. Ей хоть боком плыви на этой яхте. Она явно кайфовала. Потом яхта остановилась, Орхидея резко крутанула штурвал, и мы снова чуть не улетели с дивана. Зато потом наш кораблик поплыл уже как все его нормальные собратья, то есть носом вперед. Но плыл он опять какими-то дикими скачками. А паруса так и остались закрыты. У этой яхты — что, мотор есть? И причем какой-то дерганый…
— Я не понимаю, — сказала я Бондину. — Как эта яхта движется?
— Я тоже, — сказал он. — Но можно попробовать узнать.
Бондин надел гламурные очки, пополз по дивану к краю кормы и выглянул наружу. Потом расхохотался. Я тоже поползла и, повернув перстень, выглянула.
Вот это да! В корму упирались донцами с десяток гигантских бутылей с шампанским. Бутылки стреляли. По очереди. Выстрелившая бутылка исчезала, а потом на ее месте появлялась новая, уже закупоренная пробкой.
Бондин сказал:
— Орхидея гений.
— Правда? — Я вспомнила, как он удивлялся, что я вообще могу соображать. — Если она такой гений, то почему мы плывем, так по-дурацки дергаясь?
— Моряки говорят — не плывем, а идем.
Когда это он моряком заделался? Пять минут назад парус от палки не мог оторвать, а теперь он, видите ли, идет.
— Мы не идем, — сказала я, — а прыгаем.
— Зато с такой скоростью мы доплывем минут за двадцать, — сказал инспектор.
— Если не выпадем за борт, — сказала я, при очередном толчке хватаясь за край дивана.
Орхидея, по-прежнему стоявшая за штурвалом, повернулась к нам и крикнула:
— Куда плыть-то?
Бондин поднялся, подошел к Орхидее, открыл телефон и стал ей что-то объяснять, показывая рукой на берег, вздымавшийся скалами слева от нас.
Остров был живописен: темные горы, яркая зелень. И скалы были такие необычные, странные: одни похожи на лежащую на боку огромную лестницу, другие на составленные вплотную друг к другу столбы и столбики, третьи шли гладкими вертикальными уступами, будто кто срезал с них ломти гигантским ножом.
— А ты слышала, что нам в порту кричали? — поинтересовался Бондин, возвращаясь на диван.
— Что?
— «Вы забыли раскрыть паруса!»
Я рассмеялась. Он — тоже. Я спросила:
— Правда?
— Не-а, я тоже ничего не расслышал. Но можно предположить.
Я усмехнулась. А он бывает смешным.
Тут зазвонил его телефон — безо всяких мелодий, именно протренькал, как старые аппараты в черно-белом кино.
Он прижал трубку к уху:
— Да, Жасмин. Что?.. Какой еще…
Жасмин? Хочет продиктовать еще один список нарушений?
Бондин убрал трубку от уха:
