Гостевые спальни находились по одну сторону гостиной, а спальня Мелиссы — по другую.
Едва я заснула — или мне показалось, что едва, — как меня разбудил стук в дверь. Стук повторился, вежливый, но настойчивый. И голос Дениса из-за двери сказал:
— Вика, Орхидея! Ганс звонил, вылетаем через час!
Что? Ганс прилетает? Куда? Я вдруг вообразила, что он посадит самолет где-то прямо во дворике виллы. Да нет, самолет Ганса там не поместится! Тогда — на берег, что ли? Ой, кажется, он сказал «вылетаем».
— Ладно! — крикнула я. — Мы сейчас!
Я вспомнила, что на тумбочке стоит ночник, нащупала выключатель и зажгла свет. Плоские электронные часы показывали без десяти семь. Мы спали пять часов.
— Орхидея! — позвала я. Ну и дрыхнет же она! Ничего не слышит!
Потом я вгляделась в полутьму угла, где стояла ее кровать. Кровать была пустой. И где она бродит?
Можно было бы догадаться, где. Когда я оделась и вышла из комнаты, из соседней спальни выскользнула Орхидея в ночном халате, чмокнула кого-то, сказала в ответ на неразборчивое басовитое бормотание:
— И я тебя.
Пробежала мимо меня и юркнула в нашу комнату, бросив мне:
— Доброе утро.
Шустрая тетечка у Миши. А еще говорила, что с мужчинами робеет.
Так. А мне же надо еще рюкзак забрать из кабинета. Но когда я вышла в гостиную, увидела, что рюкзак лежит на диване. Рядом с рюкзаком сидел Бондин в своих гламурных очках и при свете абажура читал газету. Не на русском даже! Хотя в очках же все на русском! У ног его стоял саквояж.
За окнами был утренний полумрак. Солнце еще не вставало, но чувствовалось, что скоро рассвет. Откуда-то тянуло прохладной свежестью.
Бондин кивнул на рюкзак и сказал:
— Я так понял, это ты с собой возьмешь?
— Угу, — сказала я.
— Милые надписи.
— Сама сотворила, — горделиво сказала я.
— Я сразу это понял. В твоем колдовстве присутствует индивидуальный почерк.
— Спасибо, — небрежно сказала я. — А где Ганс посадит самолет?
— На Ла Гомера тоже есть небольшой аэродромчик. В две полосы. Для местных авиалиний.
— Далеко отсюда?
— Километрах в пяти. Я уже вызвал такси. Шестиместное. Но — обычное. С обычным шофером. Так что вам всем придется не пользоваться колдовством.
— Да я всю жизнь без колдовства обходилась, — сказала я.
— Но к нему быстро привыкаешь, правда?
— Это да, — улыбнулась я.
— Но! — сказал он. — Ты им еще не владеешь как надо. Иногда оно у тебя против твоей воли вырывается. Или получается не то, что ты задумывала, — он кивнул на рюкзак.
— Я именно это и задумывала.
— М-м, ясно, — покивал он серьезно. — А я-то думал, что это вторая попытка.
Что?
— Я полез за одеялом в шкаф, и оттуда выпал рюкзачок, похожий на этот.
— И что? Ты шарился в чужом рюкзаке? — Только бы он его не открывал! — Или скажешь, тоже искал там одеяло?
— За кого ты меня принимаешь? К тому же на вид он был абсолютно пустой, — криво улыбнулся он. — А на собачке молнии я заметил свое имя.
Че-ерт. А я-то его не заметила. Вот глазастый. Инспектор, одно слово.
— Ну и что, — сказала я. — Это название фирмы замков, наверное.
— Возможно. — Он поправил очки и снова уткнулся в газету.
Не открыл, значит. Хорошо, что он все же порядочный.
— А где остальные? — спросила я.
— Николая я разбудил перед тем, как будить вас, — сказал Бондин. — Миша вышел подышать воздухом во дворик. А Мелисса в ванной, наводит утренний марафет, как я понял.
— Ясно, — кивнула я. — А когда приедет такси?
Бондин поглядел на наручные часы:
— Обещали через полчаса. Прошло уже двадцать минут.
— Ясно. — Я зевнула, взяла рюкзак с дивана, чтобы не забыть его, и села на кресло. Как же хочется спать. Я прикрыла глаза. Вот сейчас бы кофе не помешал. Я вспомнила, как Ганс настаивал на том, чтобы мы его пили, и пожалела, что в доме нет ни Ганса, ни пиратки-стюардессы.
А вставать и идти на кухню, искать кофе, кипятить воду — а вдруг у них, как у богатых, растворимого кофе нет, так вообще варить придется… Нет, на все это просто нет сил. Ох, я, видимо, не проснулась окончательно! Я же ведьма! Ща-ас…
Я вообразила, что на столике рядом со мной стоит чашка с ароматным, горячим, с нежной сливочной пенкой каппу… Классно. Только, кажется, мне хотелось кофе слишком сильно. Чашка получилась размером с ведро. Или даже больше.
Бондин отодвинул газету, потянул носом и спросил:
— Не поделишься? Тоже засыпаю.
Поделюсь, конечно. Только надо теперь вообразить что? Правильно. Две пустых маленьких чашечки и какой-нибудь черпак.
О. Какая красота. В моей правой руке оказалась аккуратненькая серебряная поварешка.
И чашечки получились что надо: тонкие, белые, фарфоровые — и даже вместе с блюдцами и маленькими ложечками. И эти чайные пары, будто лебеди, плавали по кофе, взрыхляя сливочную пенку.
— Красиво, — сказал подошедший Бондин.
Я подняла одну чашку с блюдца. Оно продолжило медленно нарезать круги по кофе. Подняла вторую. Поставила их на стол и налила в них кофе черпаком.
— Супер, — сказал Бондин, принимая чашку.
В это время в гостиную зашли Орхидея с Николаем, потом Миша — с улицы.
— Это для всех? — спросил Миша, протирая глаза и кивая на кофе.
— Да, — сказала я.
А Орхидея сотворила из воздуха еще три чайных пары. В отличие от моих, они появились на столе.
— А чего там тарелки плавают? — спросил Миша, подходя к фарфоровому ведру ближе.
— Для красоты, — буркнула я.
Орхидея улыбнулась, махнула пальцем, блюдца поднялись с поверхности, покружились в воздухе и, поднявшись к потолку, исчезли.
— Вот за что, — сказал Бондин, снова усаживаясь на диван и раскрывая газету, — я люблю магию. За ее поэтичность.
Хм. Любит он. Запрещать он ее любит.
— Да, — покивал Николай, смакуя кофе, — я тоже.
Миша налил себе черпаком кофе в чашку, пошел и, позевывая, приземлился на второй диван.
— Я тут подумала, — произнесла Орхидея, отставляя пустую чашку, — остаться и отремонтировать самолет. — Она повернулась: — Можно, Денис?
— Да, — кивнул он, отложил газету в сторону, снял очки и спрятал их во внутренний карман пиджака. Потом поднялся, подошел к нам и налил поварешкой себе еще кофе. — Я отмечу в отчете, что вы уже ответили на все двести шестьдесят семь вопросов и что за вами нет нарушений.
