Дождавшись, пока официантка отойдет, Бобер выскользнул из-за стола, бесшумной тенью — он умел быть незаметным — пересек зал и сел за столик напротив толстяка. Тот как раз пытался ухватить палочками следующий кусок сырого рыбьего дерьма, но, увидев Бобра, замер и недоуменно на него уставился.
Бобер почти физически ощутил, как невидимые липкие пальцы демона шарят у него под черепной крышкой. Многие демоны умели читать мысли, но Бобер давно научился ставить блокаду.
— Кто вы? — произнес наконец толстяк. — Какого дьявола вам надо?
— Я хочу задать вам вопрос, — спокойно и миролюбиво ответил Бобер.
— Вопрос? — толстяк удивленно приподнял брови. — Какой еще вопрос?
Бобер улыбнулся и спросил:
— Вы верите в Бога?
Несколько мгновений на лице демона отображалось удивление, затем оно сменилось неприязнью.
— А, так вы из этих уличных проповедников, — брезгливо проговорил он. — Не знал, что вас пускают в рестораны.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Не ответил. Потому что не хочу с вами об этом говорить.
— Ладно, — согласился Бобер. — Нет — значит нет.
Он улыбнулся, затем быстро откинул полу ветровки, вынул из-за пояса револьвер с навинченным на ствол глушителем, наставил его под столом на демона и нажал на спусковой крючок.
Толстяк замер с вытаращенными глазами. Из угла его мокрого рта на подбородок стекла струйка черной крови.
— Кто… — прохрипел он. — Кто… ты?
Бобер огляделся. Посетители ресторана были заняты своими делами. Бобер снова посмотрел на толстяка и холодно проговорил:
— Это мой мир, демон. И тебе здесь не место. — Затем вынул револьвер из-под стола, быстро вставил ствол толстяку в рот и еще раз нажал на спуск.
Сделав дело, Бобер свинтил со ствола револьвера глушитель и привычно сунул его в левый карман. Револьвер он убрал в правый.
Затем Бобер подсел поближе к толстяку и быстро и умело обыскал его карманы. Ничего интересного там не нашлось. Несколько счетов из магазинов и ресторанов, маленькие кусачки для ногтей («Или — когтей? У демонов ведь когти!») и еще кулон из белого металла с красным камушком посередине.
Счета и кусачки Бобер швырнул в пепельницу. Туда же он хотел отправить и кулон, но вдруг передумал. Будучи уголовником-рецидивистом, Бобер обожал всякие талисманы, обереги и прочие цацки. Поразмыслив секунду, он сунул кулон в карман куртки. Затем еще раз огляделся.
Звучала негромкая музыка. Посетители поедали сырую рыбу и мирно беседовали друг с другом. Смерть демона не привлекла к себе ничьего внимания. Люди разучились видеть и слышать. Все они были заняты только собой и своими дерьмовыми жизнями, в которых не осталось ничего, за что стоило бы пролить кровь.
Бобер взял со стола графин, открыл крышку и выплеснул водку на грудь и колени мертвого демона. Затем достал из кармана зажигалку, зажег и швырнул тому на колени. Не дожидаясь, пока его заметят и в зале поднимется крик, Бобер поднялся из-за стола и быстро зашагал к выходу.
Когда за спиной закричала официантка, он уже открывал дверь. Секунда — и вот он на тротуаре. В лицо ему ударил чистый, прохладный ветер с улицы. Бобер поднял ворот куртки и неторопливо зашагал к метро, благодаря Господа за то, что Он помог ему выследить и уничтожить еще одного демона.
«Сколько же их еще будет впереди?» — подумал Бобер. И сам себе ответил: «Бог весть».
3
Все выглядело реальным, хотя Платон сознавал, что эта реальность сновиденная. А может, и просто выдуманная. Ведь сон — это начало литературы, и мы активно участвуем в создании ткани своих снов и даже невольно или вольно создаем их сюжеты.
Ника стояла у стола и нарезала овощи для салата. На ней были джинсы и футболка. Футболка обтягивала ее грудь, и Платон, открывавший ножом пачку майонеза, никак не мог оторвать взгляд от этих туго обтянутых тканью упругих холмиков, от нежной шеи Ники, от ее точеного профиля. В конце концов он не выдержал, положил нож, подошел к Нике, повернул к себе, обнял и страстно поцеловал ее в губы.
— Ты что, сумасшедший! — засмеялась Ника, отстраняясь. — У меня ведь нож в руках! Я могла тебя поранить!
Платон ничего не сказал. Он все еще чувствовал на своих губах аромат ее губ. Не в силах больше противостоять страсти, он медленно провел руками вниз по ее спине, ощущая точеные контуры ее стройного тела под тонким хлопком футболки. Под футболкой на ней ничего не было. Платон почувствовал, как его теплые ладони стали еще горячее, словно жар ее тела передался им через тонкую ткань.
На секунду она прижалась к нему, как бы в отчаянии, словно она была утопающей, а он — спасательным плотом, вцепилась тонкими пальцами в его плечи. Ее жаркие губы приоткрылись, дыхание участилось, и она сама поцеловала его.
Платон ощущал, как ее упругая грудь прижимается к его груди. Он, сгорая от нетерпения, запустил ей руки под футболку. Но вдруг Ника отстранилась.
— Не сейчас, — сказала она.
— Почему? — удивился он.
— Ты сам знаешь, почему.
Платон чуть нахмурился.
— Но я люблю тебя, — сказал он. — И я хочу на тебе жениться. Выходи за меня, Ника.
Ника взглянула на него удивленно.
— Ты сделал мне предложение? — спросила она.
— Вроде того… — Платон слегка смутился. — Я понимаю, что все это должно было быть романтичнее. В ресторане, с цветами и кольцом…
Он замолчал. Она, с любопытством глядя на него, ждала продолжения.
— И все же это предложение, — сказал он тогда. — Я хочу прожить с тобой всю жизнь. Растить вместе с тобой наших детей. Нянчить внуков.
Ника улыбнулась.
— Далеко же ты загадываешь.
— Я люблю тебя, — повторил Платон. И осторожно, с величайшей нежностью погладил ее по щеке.
Ника засмеялась, наклонилась и легко поцеловала его в нос. А затем весело проговорила:
— Не дури. Ты же знаешь, я еще не выбрала — ты или Игорь.
— Но, Ника…
— Ника? — Она удивленно подняла брови. — Почему вы называете меня Никой, Платон Багратович?
Платон с изумлением вгляделся в лицо девушки, которую сжимал в объятиях, и понял, что это Настя Лаврова.
— Настя, я…
Он смутился и хотел разжать объятия, но не смог. Ему вдруг стало хорошо и радостно из-за того, что перед ним Настя, а не Ника. Но вдруг все закончилось. Девушка исчезла, испарилась, будто ее и не было, а кухня превратилась в тюремную камеру с черными стенами и тусклой лампочкой под высоким потолком, забранной железной решеткой.
— Узнаю друга Платона, — услышал он голос Келлера и обернулся.
Игорь сидел на железной койке и смотрел на Платона холодным, насмешливым взглядом.
