— Несомненно…
— А подаренная мне брошь — настоящая?
Вернер продемонстрировал полную осведомленность:
— «Цветок саванны»? Эти камни не отличить от подлинных желтых бриллиантов…
Глава 53
Ренат проснулся поздно. Состояние свободы было непривычным, как чистый горный воздух после городского смога. Дышишь, и кружится голова. В офис идти не надо, за компом торчать не надо, перед боссом отчитываться нет необходимости, перед клиентами — тем более. Лафа! Нирвана!
Ренат приготовил себе кофе, яичницу, поел и понял, что… ему нечем заняться. Нельзя сказать, что это огорчило его. Скорее, озадачило.
Он постоял у окна, вспомнил Соню… поспешно прогнал мысли о ней и вернулся к насущному. Он — безработный! Накоплений нет, занять не у кого, завтрашний день не обещает ничего утешительного. Чем платить за квартиру? Как вернуть долг Зое? И попросту — на что жить? Вопросы требовали ответа. А их-то как раз не было.
Рената поразило собственное спокойствие. Раньше он бы запаниковал, кинулся к друзьям и знакомым с просьбой «пристроить его куда-нибудь», зарылся в объявления, всюду рассылал бы свое резюме. Нынче все обстояло иначе. Он испытывал легкую растерянность, но не страх перед неизвестностью. Дивное чувство предвкушения новизны заполнило образовавшуюся пустоту. Казалось, беспокоиться не о чем: проблема разрешится сама собой. Откуда у него появилась такая уверенность, он не знал.
Ренат бездельничал, не испытывая скуки! Это тоже было ново. Постепенно он осознал, что его ум продолжает работу. Надо довести до логического конца ситуацию с Вернером, распутать этот безумной клубок. Вот только Вернер и логика — несовместимы. Вернер и логика — непримиримые антагонисты.
Мало-помалу Соня опять проникла в его мир, завладела его вниманием. Ренат переживал самые восхитительные моменты близости с ней, прислушиваясь к себе — шевельнется ли в нем желание, проснется ли тяга к ее ядовитым прелестям? Какие-то тени носились в воздухе, какой-то шелест заставлял его прислушиваться и озираться по сторонам. Время от времени он ощущал на своем плече руку Сони, а на губах — вкус ее губ…
Сутки прошли в изнурительной борьбе с блондинкой, которая не отпускала его.
«Все наоборот! — посмеивался Вернер. — Это ты не в силах расстаться с ней!»
— Неправда! — возмущался Ренат. — Тульпа присосалась ко мне, как пиявка. Она еще не напилась моей крови!
«Лукавишь, дружище. Так ты ничего не добьешься!»
— Что же мне делать?
«Перестань обманывать себя…»
Ренат потерял счет часам и минутам. Он прилагал титанические усилия, чтобы Соня растаяла, подобно облачку на небе его детства. Она таяла… а потом возрождалась, как птица феникс. Напитывалась силой, обретала форму, краски и твердость.
Изможденный, он уснул одетый на диване. Соня сидела на подлокотнике, распустив по плечам роскошную золотую шевелюру, и напевала какую-то древнюю мелодию…
* * *
Лариса очнулась в деревенском доме. Пахло оладьями. По бревенчатым стенам скользили солнечные зайчики.
— Слава богу, жар спал, — произнес до боли знакомый голос. — Я сидела над тобой всю ночь. Думала, придется за доктором бежать. Он дачник, у соседки дом снимает. Я ему козье молоко ношу…
— Мам, ты?
Лариса испугалась, что этот милый домашний уют вдруг исчезнет и она вновь окунется в сплошной кошмар.
— А ты ничего не помнишь? Тебя, больную, молодой человек привез. На джипе. Красивый парень! И щедрый. Денег оставил, велел ничего не жалеть. На руках внес тебя в дом, уложил в постель. Ты вся горела, а у меня градусника нет. Разбился…
Лариса пошарила рукой по груди и обнаружила, что одета в мамину ситцевую ночнушку с оборками. Спохватилась:
— Где мое платье?
— В стирку бросила. Оно грязное, дочка. Весь подол изгваздан.
— Мам! Там брошка была приколота?!
— Ну, была…
— Куда ты ее дела?
— В комод убрала. Небось вещь дорогая. Так и сверкают камешки-то, так и блещут.
— Покажи мне ее, ма…
— Может, потом? Я молочный кисель тебе сварила, как в детстве. Твой любимый. Поешь…
Мать в ситцевом халате, в красных бусах на шее, показалась Ларисе видением из прошлого. Она держала в руках чашку, от которой шел пар.
— Будешь кисель-то? С оладушками…
Лариса ощутила голод, словно она сто лет не ела. Мать подала ей тарелку с оладьями.
— Теплые еще…
Забытый вкус маминого угощения вызвал у Ларисы слезы. Что же с ней случилось, если она не помнит, как оказалась здесь? Она жевала оладьи, запивая киселем, — сладким, пахнущим ванилью, — и наслаждалась покоем.
— Ты, видать, простыла. Парень твой сказал, ты под дождем вымокла. Туфли-то хоть выбрось…
— Ма! Он тебе понравился?
— Дикий какой-то. Ужинать наотрез отказался. Сел в машину и укатил. Только грязь из-под колес брызнула.
— Это коллега по работе, — соврала Лариса. — Подобрал меня на улице… Увидел, что я без зонтика, и подвез.
— Ты на вечеринке была? Платье больно нарядное, с брошкой…
— Мы юбилей главврача отмечали. Я выпила лишнего, в голову ударило… ничегошеньки не помню!
— От тебя сильно спиртным несло, — подтвердила мать.
Лариса пыталась сообразить, где Берт мог ее подобрать. Она была у Вернера… потом… Что же она пила? Что-то приторное, хмельное…
— Должно быть, я попросила коллегу отвезти меня в деревню на выходные…
— Разве у тебя сегодня выходной?
— У нас в клинике гибкий график.
Лариса потеряла аппетит. Она отдала матери тарелку с недоеденными оладьями и через силу проглотила кисель. Ее затошнило.
— Ой, ты бледненькая стала… плохо опять?
— Мутит что-то… Дай мне брошку, ма!
Мать с ворчанием достала из комода украшение и подала Ларисе. «Цветок саванны» огнем вспыхнул в скромной деревянной горнице.
— Боже!.. Сколько она стоит, Ларочка?
— Много. Припрячь ее подальше и никому ни слова.
Мать села и перекрестилась, с опаской косясь на брошку в руках дочери.
— Откуда она у тебя?
— Подарили…
— Кто?
— Какая разница, мам?
Несмотря на оладьи и кисель, у нее во рту все еще сохранялся привкус жгучей сладкой жидкости, которой поил ее Вернер. Она сделала несколько глотков, и после ничего… провал. Чернота.
