Шаги Мэла замедлились, он остановился. Мэл молчал, глядя на аллею, потрясающее буйство зелени, привычное для сельской местности в Уэльсе.
— Ты давно думала об этом? — спросил он.
— Полгода, может, год.
По его глазам я видела, как промелькнула в его сознании мысль: «Что?»
Утрата и разрыв. Вот что провоцирует меня. Когда мне было тринадцать, наш пес Герцог умер, а через полгода мы переехали из Лондона в Ноттингем. Я потерялась там, мне нелегко было завести новых друзей. И я так скучала по Герцогу. С тех пор все переменилось.
— Поэтому? — спросил Мэл.
— Мне так кажется. По крайней мере, это стало одной из причин.
Мэл отвернулся, вновь и вновь прокручивая в голове одну и ту же мысль. То, что случилось восемь месяцев назад, можно списать на эту причину.
А потом Мэл повернулся ко мне, взял меня за руку, и мы пошли дальше по аллее.
— Какие у нас варианты? — спросил он.
— Никаких. У меня не может быть детей. Вот и все. Я говорю тебе только потому, что не хочу вновь утратить связь с реальностью. Я надеюсь, что если поговорю с тобой об этом, то станет легче.
Мы прошли по тропинке, слушая, как похрустывают веточки под нашими ногами. Тут было так мирно и тихо! Да, пели птицы, возились в кустах какие-то мелкие зверьки, но все они лишь поддерживали тишину. Чистую, незамутненную тишину.
— Знаешь, до последнего времени я не понимала, от чего ты отказался. Ты отказался от шанса стать отцом. Это многое значит для меня. Спасибо тебе.
— Ты правда хочешь ребенка, Стеф? — спросил он.
Когда я думала о детях, я чувствовала пустоту. Дети… Я не могла иметь детей. Но мне так хотелось! Хотелось, чтобы у меня был ребенок. Чтобы я могла обнять его. Чтобы он был моим. Я хотела о ком-то заботиться. Любить кого-то.
— Правда, — ответила я.
— Тогда мы что-нибудь придумаем. — Мэл обнял меня, притянул к себе, делясь своей силой. Теплом своего тела. — Ладно? Мы что-нибудь придумаем.
Все сводилось к одному.
Оплодотворение «in vitro»
[4]
было невозможно. В государственной клинике очередь была расписана на годы вперед, а операция в частной клинике была нам не по карману. Да и как все гормоны, которые придется принимать, будут сочетаться с моими лекарствами?
Взять ребенка на выкармливание? Нет, это тоже было невозможно. Я не могла бы заботиться о малыше лишь пару дней или недель, с тем чтобы потом объявились биологические родители и потребовали его назад.
Усыновление могло бы подойти, полагал Мэл. Но я боялась. Боялась вопросов, которые мне будут задавать. Боялась того, что они захотят знать. Насколько пристально они будут наблюдать за нами, если узнают мою историю болезни? Чего они потребуют от меня? Я представляла себе, как они будут заставлять меня плясать под их дудку, пока я не удовлетворю все требования. Мэл не думал, что все будет настолько плохо, он полагал, что мы можем хотя бы изучить этот вопрос подробнее. Но ведь это не ему приходилось ставить галочку напротив слова «Да» в анкете, отвечая на вопрос о регулярном приеме лекарств, это не ему приходилось постоянно сдавать анализ крови, это не ему приходилось извещать автодорожную службу о том, что ему опять запретили водить машину. У Мэла не было моих проблем, поэтому он и не мог понять, каково это — постоянно ощущать себя «иной», «ущербной», «дефективной».
Все сводилось к одному. Нам нужно найти суррогатную мать для нашего ребенка.
— Виктория — это не вариант, конечно, — сказал Мэл.
Мы уже несколько недель говорили об этом, и всякий раз разговор шел по кругу.
— Ну, не знаю. Комбинация двух вакеновских генов… Получился бы очень милый ребенок.
— Прекрати. Это слишком отвратительно, чтобы шутить о таком.
— Мэри скажет мне, что я проклята и сама заслужила это. Я ни за что не обращусь к ней с такой просьбой.
— А как насчет твоей двоюродной сестры, Паулы? Она была подружкой на нашей свадьбе, и у нее уже двое детей.
На самом деле мне не очень-то нравилась Паула. Я попросила ее быть подружкой на свадьбе, потому что ее мама была сестрой моей мамы, и однажды я жила у них некоторое время, и вообще… от меня этого ожидали.
— Да, может быть, — уклончиво протянула я.
— Может, твоя подруга Кэрол? Или Рут? Или Дайана?
— Мы не настолько близкие друзья.
Конечно, был кое-кто еще, но во всех наших разговорах это имя не всплывало. Я не называла его, потому что Мэл не называл. И это немного удивляло меня. Не знаю почему.
Мы помолчали. Обычно после этого следовала фраза: «Нам и правда следует завести побольше знакомых».
— Мы могли бы заплатить кому-то. Отправить заявку в одно из таких агентств, — предложил Мэл.
— Да, — без особого энтузиазма отозвалась я. — Кроме того, сколько это будет стоить, мне кажется, это не то же самое, что в случае с кем-то из своих. Я знаю, что вначале нужно познакомиться с суррогатной матерью, подружиться с ней и все такое… Думаю, мне нужен кто-то, с кем можно видеться хоть каждый день. Забежать к ней в гости, посидеть с ней. Стать частью ее повседневной жизни, а не просто встречаться с ней, когда она будет проходить обследование плода. Ты понимаешь, о чем я? Подруга позволила бы мне поступить так, но девушка, с которой я общаюсь только с целью получить рожденного ею ребенка, не позволит мне вторгаться в ее жизнь.
— Если мы будем искать человека через агентство, то могли бы изложить наши предпочтения в заявке.
— Думаю, да, — ответила я.
Обычно в этот момент Мэл принимался говорить об усыновлении, и мне приходилось объяснять, почему я этого не хочу.
— Нова, — сказал он.
— Нова, — повторила я.
— Она наша подруга, она позволит нам оставаться рядом с ней, да и ребенок будет очень красивым.
— Красивым мулатом.
— Да, и что?
Он действительно не видел в этом проблемы.
— Я знаю, Мэл, в твоем замечательном политкорректном мире, раскрашенном во все цвета радуги, подобные вещи не имеют значения, но у нас, на планете Земля, они важны. Люди посмотрят на ребенка и поймут, что он не мой.
Мэл помолчал, обдумывая мои слова.
— И что?
— И что? Мэл, ребенок будет чувствовать себя не таким, как все, на наших семейных праздниках, на улице, в парке… Ребенок всегда будет выделяться. Люди будут замечать это. Они будут сплетничать.
— Какое тебе дело до того, что подумают другие люди? — спросил он.
Мэл мог задать этот вопрос, так как у него было достаточно уверенности в себе, чтобы не обращать внимания на других. У него было достаточно сил, чтобы противостоять тем, кто говорил что-то о нем или его близких. У меня таких сил не было.
