Он всегда поступал так после того, как мы расставались надолго. После моего возвращения в Лондон из Оксфорда, после его возвращения домой из Австралии, после моих отпусков с Кейтом. Мэл всматривался в меня, будто стараясь познакомиться со мной заново, на физическом, ментальном и эмоциональном уровнях. Он, бывало, смотрел так на меня, а потом прикасался ко мне, словно чтобы убедиться в том, что я настоящая. Теперь, по прошествии всех этих лет, это необходимо ему.
Мне хочется влепить ему пощечину. Ударить его. Напомнить ему, почему он здесь.
Но кто-то постарался до меня: я вижу красные отметины на его правой щеке.
— Что случилось? — Я указываю на след от ударов.
— Что? — Он касается щеки. — Ах, это… Это мама.
«Это сделала тетя Мер?»
— Она влепила мне первую пощечину за то, что я сделал. Вторую — за то, что все эти годы я скрывал от нее правду и позволял ей думать всякое. Третью — потому, что, как бы всем остальным ни хотелось побить меня, они никогда этого не сделают. Четвертую — потому, что если бы я видел выражение их лиц, когда она рассказала им, то сам бы себя ударил. После этого я перестал считать.
«Тетя Мер?»
— А потом она начала плакать. Сказала, мол, никогда не думала, что ей впервые придется бить своего ребенка, когда тому будет уже за тридцать. Сказала, что никогда в жизни ей не было стыдно за поступки близких, это впервые. И что я не представляю себе, насколько это больно. Честно говоря, было лучше, когда она меня била.
— Я им ничего не рассказывала, знаешь? — говорю я. — Я им ничего не рассказывала.
Наверное, Мэлу было очень больно оттого, что тете Мер стыдно за него.
— Стеф рассказала маме. Не знаю почему, но рассказала… С Эми все в порядке. Труди приехала и уложила ее в постель. Эми до сих пор молчит. Я нашел гостиницу неподалеку от той, где остановилась мама и твои родители.
Я киваю.
— Я надеялся, что теперь смогу увидеть Лео.
— Да, конечно.
— Правда? — Мэл удивлен.
— Ты думаешь, что я притащила бы тебя сюда для того, чтобы запретить видеться с сыном?
— Я бы не винил тебя за это.
— Мэл, дело не в тебе. Дело в Лео.
Он переступает порог и каменеет. Все так делают, входя сюда впервые.
Вокруг кровати стоит жутковатого вида аппаратура, она пищит и мигает, на мониторе отражается ритм сердца. Белый шланг тянется от одной из машин к кровати, ко рту Лео. Иногда они вынимают этот шланг, потому что Лео в основном может дышать сам. К руке присоединена капельница.
Когда входишь в комнату в первый раз, кажется, что Лео такой маленький на фоне всех этих машин. Маленький, хрупкий, ранимый.
Это напоминает о том, насколько удивительно все-таки человеческое тело. Оно может выполнять работу всех этих машин самостоятельно.
И это напоминает о том, насколько человек слаб, потому что при мельчайшем сбое в сложной системе тела он попадает сюда.
Мэл в ужасе смотрит на меня. Его глаза широко распахнуты.
Я нежно беру его под руку и веду к моему стулу.
— Все в порядке, садись. Скажи ему, кто ты. Поговори с ним. — Я усаживаю его на стул. — Посмотри, кто пришел, — говорю я Лео. — Это мой старый друг, Мэл. Он сын бабули Мер. Как ты мой сын, он сын бабули Мер. И он твой второй папа. Помнишь, ты как-то написал, что у тебя два папы. Так вот, он тот самый другой папа.
Я глажу Мэла по руке, а потом отхожу в угол комнаты, к двери.
— Э-э-э… Привет, Лео. Я Мэл. Я видел тебя, когда тебе было всего несколько дней от роду. Ты был такой крохотный, что мне хотелось взять тебя на руки. Мне казалось, что ты поместишься у меня на ладони. А еще я видел тебя на свадьбе твоей тети Корди. Твоя бабуля Мер все время показывает мне твои фотографии. А вообще-то знаешь, кто я? Я тот мальчик с фотографии, которую ты показывал бабуле Мер и спрашивал, почему я похож на тебя. Это я. Твоя мама сказала, что ты любишь играть на приставке. И любишь футбол. Я тоже это люблю. Так что нам стоит сыграть как-нибудь, чтобы узнать, кто выиграет. Я очень хорош в этом, знаешь. Меня мало кто может обыграть на приставке. Но я уверен, что ты можешь попробовать.
Мне нравится голос Мэла. То, как он говорит. Мне нравится это. Ведь сейчас Мэл наконец-то говорит с Лео.
Глава 48
— Нужно быть осторожными, когда мы лжем, — говорю я Кэрол. — Потому что ложь — живая. Она живая. Когда ты солгал кому-то, породил ложь, то нужно присматривать за ней, подкармливать ее, уделять ей внимание. Ей нужна любовь и забота, как и любому живому существу, за которое мы в ответе.
Кэрол смотрит на меня. Она сидит напротив за деревянным столом у меня в кухне, в одной руке у нее сигарета, во второй — чашка чая. И она смотрит на меня. Она понятия не имеет, о чем я говорю.
Но Кэрол нужна мне. В момент просветления, после того как я разбила чайный сервиз и повторила ритуал распития вина и раскладывания детской одежды, я поняла, что это предвестник обострения. И что мне нужно поговорить с кем-то, пока все не вышло из-под контроля.
Кэрол — как раз такой человек. Из нашей компании она, полагаю, моя ближайшая подруга. Мы жили в одной комнате в университетском общежитии пару недель, пока многие наши соученики не поняли, что университет — не для них, и не отчислились, освободив комнаты. Кэрол спала на втором ярусе кровати и переехала в соседнюю комнату, когда девчонка, жившая там, решила вернуться домой и выйти замуж за своего парня, вместо того чтобы проводить три года в разлуке с ним. Вообще-то у нас с Кэрол должны быть немного натянутые отношения, ведь я встречалась с Винсом два года, а Кэрол впоследствии вышла за него замуж. Но это не так. Нам с Винсом с самого начала не суждено было остаться вместе, но понадобилось два года слез, истерик, рукоприкладства и угроз отчисления, чтобы это понять. Кэрол — надежная, милая, спокойная. Она не такая, как я.
Кэрол подносит чашку к губам, и я осознаю свою ошибку. Я подала чай в кофейных чашках. Я плохо соображала, и, надеюсь, через пару минут Кэрол это поймет и не станет рассказывать о моей ошибке остальным. Мы настоящие стервы, что правда, то правда, и, бывает, обсуждаем ошибки друг друга за глаза.
Я смотрю на белую фаянсовую чашку с розовой полоской внизу. «Как же я не заметила, что этот оттенок розового отличается от полоски на чайнике, блюдцах, молочнике и сахарнице? Как?»
Я заманила к себе Кэрол, предложив ей побегать вместе. Но вместо пробежки я усадила ее за стол, накрытый к чаю. Тут Кэрол уже ждал тортик и пачка сигарет.
Я была слишком осторожна и слишком смущена, чтобы пригласить Кэрол в гости. Она могла бы рассказать об этом кому-то до того, как я сумею убедить ее в том, что это никому нельзя рассказывать. Этим ни с кем нельзя делиться.
Кэрол милая. Ей нравится Мэл и нравится то, что мы вместе.
