Мэл смотрел на меня, и его взгляд взрезал мою душу, рубил меня на мелкие кусочки, наказывал за то, что я лгу, говоря правду.
— Ты все еще видишься с матерью и ребенком? — спросила Фрэнки.
Фрэнки, которая обычно лишь мечтательно улыбалась на наших вечеринках, улыбалась и накручивала прядь волос на палец, думая о чем-то своем, сейчас настолько заинтересовалась происходящим, что даже начала задавать вопросы.
Я чувствовала взгляд Мэла кожей, но сама не смотрела на него. Он хотел узнать, как я справлюсь с этим вопросом. И в его взгляде был упрек. Он обвинял меня. Мы оба знали, что я виновата. Конечно, я виновата.
— Нет, — ответила я. — Она уехала из города еще до того, как ребенок родился. Переехала на побережье и редко бывает в Лондоне. Мы с ними не видимся.
Мэл беззвучно отодвинул стул от стола, беззвучно опустил салфетку на полную тарелку. Бедная Кэрол, она много часов провозилась, готовя тесто для булочек с семгой, чистя молодую картошку, запекая козий сыр и овощи с чили. А Мэл едва притронулся к еде.
Все так же бесшумно он вышел из комнаты. И только входная дверь тихонько захлопнулась за ним.
Я уставилась в тарелку, чувствуя, как на глазах у меня выступают слезы, а в горле стоит комок. Я тоже не успела поесть, а ужин выглядел так аппетитно. Так восхитительно. А теперь мне не съесть ни крошки.
Мерцали свечи, все молчали. Молчали и смотрели на меня. Мне было так стыдно. Стыдно оттого, что только что случилось. Стыдно оттого, что случилось тогда.
Я отодвинула стул, сказала Кэрол, что позвоню ей завтра, попрощалась с остальными и ушла.
Во второй раз за последние шесть часов мне пришлось уйти, зная, что, как только дверь закроется за моей спиной, все начнут обсуждать меня.
Мэл входит в дом, не удостоив меня и взглядом. Захлопнув дверь, я бегу вверх по ступеням, прямо в ванную. Распахиваю окно, достаю сигарету, а потом вытряхиваю содержимое сумочки на пол в поисках зажигалки. Я вдыхаю жизненную силу, которую дарит мне никотин, и выпускаю дым за окно, чтобы уничтожить улики. Вторую сигарету я выкуриваю в четыре-пять затяжек. Успокоившись немного, я заворачиваю бычки в туалетную бумагу и спускаю их в унитаз. Устраняю предательские доказательства того, что я лгунья. Это маленькая ложь, ложь, порождаемая действием, а не словами, и она необходима мне, потому что теперь я могу поговорить с Мэлом. Поговорить с ним без истерики.
Я думала, что он в гостиной, развалился на диване и лихорадочно переключает каналы. Или в столовой, перебирает диски. Ищет записи с музыкой потяжелее, чтобы позлить соседей и заставить меня страдать от боли в барабанных перепонках.
Но его там нет.
Мэл в кухне, стоит перед распахнутой дверцей холодильника, так что свет падает на его торс. Он пьет пиво из бутылки, будто воду.
— Я не могу поверить, что ты так поступил, — говорю я ему.
Последние капли золотистой жидкости выливаются в рот Мэла, и он швыряет бутылку обратно в холодильник с такой силой, словно хочет разбить и бутылку, и полку. Он достает очередную бутылку, срывает с нее крышку, бросает крышку в холодильник, подносит горлышко ко рту, пьет взахлеб. Он игнорирует меня. В машине я думала, что это я с ним не разговариваю, но, как оказалось, все иначе.
— Не смей игнорировать меня, Мэл Бакен. Это не я натворила сегодня дел.
Он выпивает еще глоток, опускает бутылку и поворачивается ко мне. Его взгляд шарит по моему лицу, как будто Мэл тщетно пытается понять, что же меня так разозлило.
— Я не сделал ничего плохого, — заявляет он. — Я просто сказал правду.
— Но мы договорились…
— Мы договорились, что я не буду с ними общаться, — перебивает меня Мэл. — Вот о чем мы договорились. Мы не оговаривали то, что мне нельзя рассказывать о них. О нем.
Конечно, он прав. Мы не говорим об этом. О ней. О нем. О них. И я предполагала, что Мэл вообще не будет говорить об этом. С кем бы то ни было. Ни с матерью (наверняка он узнал все это от нее), ни с его друзьями, ни с коллегами по работе, ни с нашими общими друзьями.
Может быть, всему миру известно о сыне Мэла, и только я ничего не знаю.
— Но ты все равно не должен был так поступать, — настаиваю я.
— Ты никогда не чувствуешь за собой вины, Стеф? — вдруг спрашивает он.
Его голос звучит глухо, и эти слова проходят сквозь мое сознание, сквозь мое тело, вызывают дрожь.
— Ты не чувствуешь этого чудовищного, колоссального груза вины вот здесь? — Он прижимает бутылку к груди.
Он спрашивал меня об этом миллион раз, и одна и та же мысль всплывала в моем сознании: «Ты понятия не имеешь, каково это — быть мной. Чувствовать себя настолько виноватой, что я даже не знаю, где заканчивается моя душа, а где начинается вина».
— Я никогда не заставляла тебя пойти на это. — Я намеренно меняю тему.
Моя вина — мелкий, но смертоносный паразит, разрушающий мой разум, тело, душу. Вина опустошила меня, оставив лишь мертвую оболочку.
— Я знаю. Это был мой выбор. — Мэл прижимает бутылку к груди, словно пытаясь остудить пожар своей вины. — И я принял бы то же решение во второй раз. Я всегда принял бы именно это решение.
Вся моя злость улетучивается. Я подхожу к мужу, обнимаю его, но бутылка, его символ раскаяния, все еще разделяет наши сердца.
— Я хотела тебе кое-что сказать… — Мне отчаянно нужно преодолеть эту пропасть между нами.
— Да? — Мэл все еще прижимает к себе бутылку.
— Немного странно, что мы оба забыли об этом…
— О чем?
— Сегодня наша годовщина.
Мэл закрывает глаза, вздыхает.
— Я действительно забыл. На работе закрутился, а тут еще и это… Прости.
— Я тоже забыла. Если бы мы вспомнили об этом, то не пошли бы ужинать с компанией. Я вспомнила, только сев за стол. — Я опускаю одну руку, касаюсь его тела там, где можно касаться лишь мне, никому другому. — Но мы всегда можем наверстать упущенное. — Я действую уже настойчивее, но не чувствую отдачи, его тело не реагирует на мои ласки.
Я все еще болтаю, соблазнительно улыбаясь, — если я заставлю его испытать влечение ко мне, все будет в порядке. Все вновь будет в порядке.
— Ты же знаешь, как хорошо у нас получается наверстывать упущенное.
Ничего. Никакой реакции. У Мэла каменное лицо, он смотрит на меня так, словно не узнаёт. Словно я говорю на языке, который он не понимает. И не хочет понимать.
Мои пальцы нащупывают молнию на его джинсах и медленно расстегивают ее. Мэл отстраняется. Его движение почти незаметно, но я тут же понимаю его ответ. Нет.
— Я забыл, — повторяет Мэл, застегивая молнию.
— С годовщиной тебя, Мэл. — Я не ожидала, что смогу сдержаться. Смогу не разрыдаться перед ним.
